не отвечала,
Лишь – «Ленора!» – прозвучало имя солнца
моего, —
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его,
Эхо, больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся – обернулся —
содрогнулся, —
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он
до того.
«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь
пошевелилось,
Там за ставнями забилось у окошка моего,
Это ветер, усмирю я трепет сердца моего, —
Ветер, больше ничего».
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною
походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон
старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел
спесиво,
И, взмахнув крылом лениво, в пышной
важности своей,
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью
был моей,
Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты
презабавно, —
Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы,
где Ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где Ночь
царит всегда?»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало,
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой
сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь
когда —
Сел над дверью – говорящий без запинки,
без труда —
Ворон с кличкой: «Никогда».
И, взирая так сурово, лишь одно твердил он
слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове
«Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером
не шевельнул он,
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как Надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге
мрачной,
«Верно, был он, – я подумал, – у того, чья
жизнь – Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали,
как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось – о счастье, что, погибнув
навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда».
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии
безбрежной
Отдался душой мятежной: «Это – Ворон,
Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным
«Никогда»,
Страшным криком «Никогда».
Я сидел, догадок полный
и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая
звезда,
И с печалью запоздалой, головой своей усталой,
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я один, на бархат алый та, кого любил всегда,