по улицам. Магдалене очень повезет, если по возвращении ее не упрячут в камеру. Вместе с пижоном-лекарем… Но прежде Куизль как следует надает дочери по шее.
Якоб замер, осознав, что, скорее всего, никогда уже не сможет почитать дочери нотаций – потому что сам помрет в Регенсбурге. И вообще, Симона с Магдаленой к нему послал сам Господь. Они были его единственной надеждой все же избежать смерти на эшафоте. Кроме того, рассерженный на свою нахальную дочь, палач хотя бы отвлекся ненадолго от воспоминаний. Хоть он и стер надпись со стены – старую солдатскую песню, что возвращала его в те времена, которые он пытался забыть, – но воспоминание пустило в нем свои корни, а темнота и безделье довершили начатое, и мыслями Куизль то и дело устремлялся в прошлое.
Каждый раз, когда он поворачивался к левой стене, взгляд его замирал на том месте, где раньше стояла строка из песни. И воспоминания обрушивались на него словно гром: убийства, грабежи и насилия снова становились его частью.
Сам того не желая, Якоб затянул начало песни.
Жнецу тому прозванье – Смерть,
…
Сегодня он наточит косу —
Накосит колосьев сполна…
Собственный голос показался палачу чужим и незнакомым.
Он прикусил губу до крови.
5
Регенсбург, 19 августа 1662 года от Рождества Христова
Глаз таращился на нее, словно стеклянный шарик. Он не моргал, не двигался, не слезился и вообще не выказывал никаких чувств. Иногда Катарине казалось, что глаз этот принадлежал вовсе не человеку, а злобной, демонической кукле, которая наблюдала за ней, как за птичкой в клетке или жуком, что бегает по коробке из угла в угол.
Катарина давно уже позабыла, сколько просидела в этой камере. Пять дней? Или шесть? А может, еще дольше? Никаких окон, куда пробился бы дневной свет, здесь не было. Только люк в двери, через который затянутые в перчатки руки протягивали ей еду, питье и белые свечи, и в него же она передавала ведро с нечистотами. Единственное, что связывало ее с внешним миром, это небольшой, размером с ноготь, глазок. Но разглядеть в него она смогла лишь коридор, тускло освещенный факелами. Временами слух ее улавливал далекую музыку. И мелодия была не такая, которую она привыкла слышать на ярмарках и праздниках, – эта звучала торжественно: с трубами, арфами и свирелью.
Примерно такой Катарина и представляла себе музыку ангелов.
Она уже усвоила, что глаз заглядывал к ней через равные промежутки времени. Иногда его появлению предшествовала шумная возня под дверью, изредка слышались шаркающие шаги или мелодичный свист. Но чаще всего появление его не предваряло ничего. Тогда Катарина чувствовала, как между лопатками начинало вдруг покалывать и чесаться. И когда оборачивалась, глаз уже смотрел на нее, холодно и с интересом.
Женщина давно уже отчаялась дозваться помощи. В первые дни она плакала, бранилась и кричала, пока голос ее не сделался сиплым и тонким. Но осознав, наконец, что все это тщетно и она зря