не издох наш Шарик, волки его разорвали прямо на цепочке. Ни у кого из соседей не тронули, а нашего вот…. Ночью пришли. Знаешь, как он кричал. – Снова заплакала, прикладывала уголок платка к сухим глазам.
Артем молчал, думал о чем-то. При встрече с друзьями тоже разговор сворачивал на волков. У двоих товарищей в прошлую осень волки собак сняли прямо с гона, когда нашли, только и осталось от них клочки шерсти, да снег, измазанный кровью.
– Два, а то и три года растишь собаку, прежде чем она работать начнет, а эти…. Клацнут пару раз клыками, и нет той собаки, поминай, как звали.
– А что вы на меня-то смотрите?
– Не пакостили волки так, пока ты волчицу не изувечил. Мстят они.
– Да вы с ума посходили?! Как зверь человеку мстить будет? Просто развелось их больше, чем обычно, за поросятами ходят, а попутно и собак прибирают.
– Может, и развелось, а все же не бывало такого, пока твоя волчица не обосновалась в наших местах.
Не получалось нормального разговора даже с друзьями. Какие-то недомолвки, косые взгляды. Артем и раньше не очень любил компании, особенно в лесу, в плавнях, а теперь, когда повзрослел, когда вошел в силу, да ещё и обвиняют черт те в чем, совсем стал одиночкой.
***
На работу поступил в леспромхоз, эта организация открылась, пока Артем был в армии. Новая организация, новая техника, новые люди, дело спорилось, лес рубили, что тебе сено на лугу в прошлые времена, одна стерня остается. Так и здесь, одни пеньки.
Осени ждал с трепетом, с каким-то едва сдерживаемым воздыханием. А как наступала пора осенняя, пора охотничья, как заполнялись плавни треском дуплетов, то уж удержаться не мог, все выходные там проводил. И отпуск туда же, в болото.
До дому сорок минут ходу, а он все у костра норовит ночевать, все причину ищет, чтобы задержаться. Очень любил лес с его ночной таинственностью, любил болотный дух прельный, с едва различимым шепотом подсыхающего, осеннего камыша.
Ещё когда с дедом охотились, часто ночевали в лесу, у потрескивающего, покачивающего ровным пламенем костра, бросающего отсветы на лицо деда, отчего лицо становилось мужественным, а совсем не старческим, не морщинистым. Мужественным и героическим. Дед всегда притаскивал с собой шубу. Шуба была длиннополая, а овчина пышная и очень теплая. Напьются терпкого чая с шаньгами, прогретыми у костра на прутиках, подложат в костер поленья потолще, чтобы хватило почти до утра, и укладываются на ночь. Дед шубу раскинет, на одну полу внучка уложит, второй прикроет, только мордашка белеет в свете костра. Глаза сами жмурятся. А дед что-то рассказывает, рассказывает, журчит и журчит своим ровным, ласковым голосом, торопится рассказать, пока внук не уснул. Да поздно уж, тот и не спит, вроде, глазами хлопает, глядя на костер, но разобрать, о чем дед рассказывает, – не может. Засыпает.
Так и спит внук до самого утра, до утренней зари, не ведает, да и не задумывается даже, что костер всю ноченьку горит, ровным, нежным теплом окатывает, – кто это поддерживает пламя всю ночь? Хорошо, когда дед живой…
Теперь Артем ночевал у костра