меж тем оркестр успокаивающе играл «На сопках Маньчжурии».
Рядом, просматривая какие-то бумаги, расположился Ребышевский, ставший теперь председателем профкома.
Два ученых мужа были неразлучны, как иголка с ниткой, поскольку уже много лет им приходилось скрывать неприятную правду.
Вот и сейчас, забыв о текущих делах, они обсуждали все ту же стервозную аудиторию, которая и не собиралась возвращаться к оседлому образу жизни.
– Ну и что там наша резвушка-поскакушка опять учудила? – спросил Шкваркин, разливая по чашкам капучино с корицей: соблазнительный запах стелился по кабинету.
– Говорят, позавчера студенты Липокуцкий и Неупокоев, задержавшись после курса по судебной медицине, видели ее на четвертом этаже, – ответил Ребышевский. – Дверь была открыта, и они туда, естественно, засунули свои любопытные носы. Там никого не было, но на столе лежали раскрытые конспекты, густо исписанные мелким почерком. Ладно хоть сообразили порог не переступать, хватило умишка. Я сходил посмотреть – но уж и след ее простыл. Может, отсиживается в подвале, а то и в морге, – с нее станется.
– Не Пустякова ли это конспект, – сокрушенно вздохнул Шкваркин, втянув голову в плечи. Ему до сих пор было безмерно жаль талантливого молодого человека, исчезнувшего много лет назад.
– Липокуцкий еще сообщил, что одна первокурсница недалекая распускает сплетни, что мы, мол, не в состоянии следить за учебными помещениями и что комнаты у нас ведут бродячий образ жизни, студенты пропадают, и все такое прочее. Девица вздорная, без печати интеллекта на лице, вихры нечесаные дыбом стоят. – Ребышевский постарался изобразить зачинщицу волнений в самых черных красках.
– Подозреваю, что она провалит зимние экзамены, – подмигнул Шкваркин.
– Срежется, срежется, как пить дать. Только поступила и уже народ баламутит, – поддакнул Ребышевский, недобро сверкнув глазами.
Вечером нежданно нагрянули репортеры.
– Скажите, правда ли, что у вас в университете полтергейст? – допытывалась развязная журналистка в модных очках, тыча ректору в лицо оранжевый микрофон.
Терпеливо объясняя назойливой барышне, что все это досужие выдумки и чепуха на постном масле, Шкваркин с грустью поглядывал на архитектурную нелепицу за окном. Уж лучше бы окна выходили на трансформаторную будку, чем на все эти средневековые изыски. Тоже мне, Чернышов, рыцарь печального образа выискался…
– И за что ты пресс-секретарю деньги платишь, это ее задача от журналистов отбрыкиваться, – пожурил его тем же вечером Ребышевский.
Шкваркин взял недельный отпуск, укатив в свою резиденцию, – тоже, кстати, с видом на венецианские палаццо, – оставив славную и толковую девушку Милицу Золотушину, служившую пресс-секретарем, воевать с журналистами местного канала. Она хладнокровно и даже с юмором отражала все атаки и ни капли не верила в миф о перемещающейся комнате,