и не сказал.
Сейчас Шептун стоял передо мной и вглядывался пронзительным взглядом. Казалось, что видит он меня до самого донышка сердца. Ярость мою, подругу бессменную, и ту видит.
– Здравствуй, дедушка, – неловкими губами прошептала я. – Ты, верно, к отцу моему?
– К нему и к тебе, – проговорил старик, и от звуков его голоса натянутая струна внутри меня разжалась. Голос его был глубокий, мягкий. Как целебный мед проникал он в мою душу. – Это ты ли молодая знахарка?
Я покраснела. Хоть и слышала такое прозванье от тех, кого вылечила, но не привыкла я еще к нему.
Старик все понял и так. Посмотрел на меня ещё раз тем самым взглядом и сказал без тени сомнения:
– Со мной пойдешь. Учить тебя буду.
Я открыла рот, а потом без единого звука его закрыла, – была в такой растерянности, что не нашлась, что и ответить. Тут на крыльцо вышел сонный отец, неприветливо выпучился на Шептуна. Тот в ответ обежал его взглядом с ног до головы и почему-то мне показалось, усмехнулся, хотя лицо старика осталось недвижимым.
– Беру твою дочку в услужение, за пятнадцать рублев. Согласен?
Отец похлопал глазами и быстро кивнул, – боялся, как бы дед не передумал. Шептун извлек из складок своей чёрной одежды три новенькие хрустящие "синицы" и отдал отцу. Тот едва не обнюхал деньги, в руках помял, наслаждаясь хрустом, к глазам поднес, разглядывая пятерки на синих купюрах. А Шептун все так же властно кивнул мне, – пошли, мол.
Но к этому времени я уже пришла в себя.
– Скажи прежде, зачем сдалася тебе, – строптиво сказала я. – Ежели на лавке тебя греть, то я прежде дом твой спалю.
Теперь уже старик усмехнулся явственно: кривая улыбка пробороздила лицо от уха до уха.
– Да я уж забыл, когда мерз, внученька. Не бойся. Пошепчемся с тобой, и отпущу.
Нутром я почуяла – не врет старик. Так что я кивнула, буркнула "обожди", обошла застывшего посреди двора отца и зашла в избу, чтобы попрощаться с матерью и сестрой и взять смену одежды.
Что я могу сказать о дальнейшем… Учение у Шептуна я провалила. Когда я попала в его маленькую избушку, – темную, с маленьким оконцем, грубо сколоченной мебелью и низкой печкой, я поняла, что старик хочет научить меня своему ведовству. Но говорил он со мной о таких заумных вещах, которых я напрочь не понимала.
Днями напролет он пытался запихнуть в мою глупую голову тайные знания. К вечеру я не выдерживала.
– Дедушка, а как поймать зерно болезни?! – ныла я, стискивая руками звенящую голову.
Шептун, который к тому времени потратил уже часов двенадцать на объяснения, не выдерживал, вскакивал и принимался раздраженно ходить по избенке, обзывая меня стоеросовой дубиной и соломенной головой. Я кивала в такт его словам, была с ними согласная. Но я никак не могла запомнить то, что он мне втолковывает, так что на следующий день все повторялось снова.
Старикова наука отскакивала от меня, как сухой горох от жестянки. Мне казалось, что она сопротивляется, стережется ревниво, не хочет чужаку в руки