Элис получила в честь бабушки. Мать хотела, чтобы дочь повторила ее судьбу – уехала из забытого богом города и удачно вышла замуж. В какой-то степени желание матери сбылось, однако оно не принесло Элис счастья; насколько она знала, ее бабушка тоже вышла замуж не по любви и была несчастлива в браке.
Элис с детства нравилось ее имя. Оно было мелодичным, приятным на слух и легко перекатывалось по языку и нёбу: А-ра-се-ли. Но, пожалуй, самым приятным было то, что больше ни у кого не было такого имени. По крайней мере, за всю жизнь Элис еще ни разу не встретила девушку, которую звали бы Арасели.
С появлением в ее жизни Альберта многое изменилось, в том числе и ее имя. Это он убедил ее сменить «Арасели» на короткое и благозвучное «Элис», чтобы она затерялась в толпе австрийцев и не выделялась своими испанскими корнями. Иногда Элис казалось, что Альберт стесняется ее происхождения: он громко цокал, когда она забывалась и начинала говорить с акцентом или сильно коверкала немецкие слова, которые ее язык с трудом выговаривал даже после почти семи лет, проведенных в Вене. Немецкий был для нее слишком сложным, невыносимо правильным, громоздким. Другое дело – текучий испанский: от родной мелодичной речи, в которой было столько страсти и живого чувства, Элис приходила в неописуемый восторг. Но Альберт нарочно, словно назло ей, нещадно портил все удовольствие: резко выключал чувственную испанскую музыку, когда возвращался домой с работы и заставал ее танцующей в гостиной; передарил кому-то ее сервиз с красными тюльпанами, сочтя его слишком вычурным для их невзрачной кухни, и не подумал извиниться, когда Элис со злостью и слезами на глазах сказала, что сервиз был у нее в память о бабушке.
Иногда Элис спрашивала себя, что сказала бы ее мать, узнав, что она замужем за человеком, который методично, год за годом, уничтожает все, что она так любила в прежней жизни, когда еще носила девичью фамилию Альварес. Поначалу Элис воспринимала замужество как возможность начать с чистого листа и попрощаться с призраками прошлого, мучившими ее много лет в кошмарах. В этих снах, столь реальных, что Элис наутро еще долго не могла прийти в себя, ей снился Жуан, который не мигая смотрел на нее своими черными глазами и осипшим голосом говорил ей nunca me sueltes[6]. Он повторял это снова и снова, протягивая к Элис почерневшие, обугленные руки, а затем заходился громким хлюпающим кашлем, от которого сотрясалось все его тело, и с жутким, нечеловеческим воплем извергал из себя окровавленное тельце нерожденного ребенка. Элис пыталась поднять его с пола, прижать к себе и вдохнуть жизнь в обездвиженное тело, но стоило ей прикоснуться к крошечному существу, как оно таяло прямо у нее на глазах, разлетаясь хлопьями пепла.
Элис просыпалась со слезами, громко вопя от ужаса, и Альберт, разбуженный безутешным горем женщины, вновь потерявшей ребенка, принимался ее успокаивать, мягко поглаживая по волосам. Элис так и не смогла признаться мужу в своем грехе и выдумала историю про незнакомца в маске, который преследовал ее во сне. Элис знала, что у Альберта нет от нее секретов и он ждет от нее такой же откровенности, но она не смогла рассказать ему об аборте;