скармливали даже свиньям. Фафочка уже не застала огромную банку черной икры с половником вместо ложки, которая стояла за стеклом в центральном гастрономе на площади Ленина, главной площади в Тбилиси. Про это ей только рассказывали. Ленин протягивал вперед руку, указывая на светлое будущее, а говорили, что он показывает, куда сбежала огромная банка. Икру теперь можно было достать только по знакомству, но без деликатесов не обходилось ни одно большое застолье. Столы устраивались часто и по любому поводу. Не застойное время было, а застольное. Кто помнит – знает.
В хорошую погоду гости Надии собирали фрукты – то сливы, то груши, то виноград. Когда грецкие орехи повисали на дереве, как елочные игрушки, Надия взбегала по стволу и прыгала по веткам, а дети ползали по земле и собирали сбитые орехи. И смотрели снизу на трусы Надии – до колен! – и смеялись.
Если день выдавался дождливым, дети сидели дома, и Надия их развлекала. Она рассказывала, как перехоронила половину Имеретии – потому что только она знает, как и что надо делать. И что она уложила в землю столько же людей, сколько ее сестра – бабушка Нуца Церетели – в свою кровать. Нашла чем гордиться! Дети перемигивались и хихикали.
Потом Надия приступала к собственным похоронам. Она распределяла роли:
– Ты, детка, распусти волосы, царапай себе лицо и кричи: “Убили, убили мою бабушку эти Кобаидзе!” Подними руки к небу, вот так, и спроси: “Как земля носит этих извергов Кобаидзе?” Посмотри на всех вокруг – не спеши! – и скажи: “Нет правды на земле!”
Как правило, именно в этот момент ее муж, Анд-ро Кобаидзе, заглядывал в комнату и спрашивал (всегда одно и то же): “Хачапури разогревать или обедать будем?” Это была, пожалуй, самая длинная фраза, которую он когда-либо произносил.
“Кому нужны твои хачапури?” – возмущалась Надия и шла готовить обед. Ей никто не помогал – она одна могла накрыть стол на тридцать человек.
Среди детей у Надии были любимчики. Те, у кого хороший почерк. Надия диктовала нараспев, будто пела романс. “А-но-ним-ка”. С новой строки: “Довожу до вашего сведения…” Любимчиков Надия ставила ногами на молчаливый рояль, и они пели или танцевали. Фафочка тоже однажды побывала на рояле, хотя почерк у нее был как у отца – из рук вон.
На последние школьные каникулы, перед десятым классом, Фафочка отказалась ехать к Надии. Лучше кушать кашу в пионерском лагере. Олико не могла понять, почему ей не нравится в Кутаиси. Она приставала к Фафочке с утра до вечера: “Что это ты вздумала, Пы-Фафочка?” Володя не вмешивался. Он накрывал лицо носовым платком. Это была его фронтовая привычка. С платком на лице он мог заснуть в любой момент, в любой позе. Кажется, именно тогда между Олико и Фафочкой начались крикливые ссоры.
Они жили в старом тбилисском дворе – три этажа балконов по кругу, как в театре, и в середине двора кран. По утрам мужчины, голые по пояс, выходили покурить на общий балкон. Женщины набирали воду из крана, обменивали сплетни, как валюту, а потом шли, семеня ножками,