итоге Иезекииль, будучи больше не в силах сдерживать подкатывающие к горлу негативные эмоции, первым нарушил молчание.
– То есть ты, не будучи полностью уверенным в том, что это сработает, все равно на это пошел?! – негодуя, воскликнул он.
Не зная, что ему на это ответить, Смерть пожал плечами.
– Да как так можно вообще?! – продолжал воспаляться Иезекииль. – А если бы тебя казнили вместо меня?! Или, что еще хуже, вместе со мной?! Ну чего ты молчишь?!
Проведя визуальную инспекцию интерьера на предмет того, что может прилететь ему в голову, Смерть ответил:
– Ну не казнили же. – И на всякий случай придвинул к себе ближайшую диванную подушку. Однако вместо того, чтобы добить в доме то, что еще недобито, его друг как-то резко погрустнел, обмяк и плюхнулся в таком виде обратно в кресло. Улыбнувшись, он пододвинулся к нему поближе: «Да не кисни, все же хорошо закончилось. Прежде чем взять всю вину на себя, я сперва-наперво крепко подумал. Получалось, что раз я нужен им, то меня бы они, скорее всего, не казнили, а раз ты нужен мне, то и тебя тоже».
– Ключевое словосочетание здесь: «скорее всего»! – недовольно фыркнул Иезекииль.
– Извини, брат, своей головой я здесь рисковал не меньше, чем твоей.
– Сволочь ты редкостная! И самомнение у тебя завышено!
– Что есть, то есть. – Смерть придвинулся к Иезекиилю еще ближе, с расстояния вытянутой ноги до вытянутой руки. – Мир?
– Мир, – хлопнул тот его по ладони. Затем спросил: «А на судебный процесс ты ко мне, почему не пришел?»
Смерть нахмурился: теперь не до шуток стало уже ему.
– Можно я не буду отвечать на этот вопрос? – попросил он.
– Да нет уж, выкладывай! – настаивал Иезекииль. – Ты прекрасно знал, что меня ожидает на том судебном процессе, как там сложно обходиться без чьей-либо моральной поддержки и что кроме тебя мне этой поддержки ждать было неоткуда. Тем не менее ты не пришел. Почему?
«Потому!» – хотелось ответить Смерти, но он понимал, что на этот раз ни отшутиться, ни соскочить не получится. Однако честно сказать, чем он на самом деле занимался, в то время как нутро его друга выворачивали наизнанку словно перчатку, ему виделось не лучшей идеей. Пусть даже вымаливанием прощения для этого самого друга он и занимался. Ему пришлось наступить на горло своим непоколебимым принципам, и он не хотел об этом рассказывать. Поскольку одно дело вымаливать прощение для непутевого мрачного жнеца, который не смог определить, что перед ним стоит не обычная человеческая душа, а тот чье имя ему вслух даже произносить запрещено, и совсем другое – для абсолютно в этом плане невиновного. Причем обвинители о невиновности Иезекииля были осведомлены, и, что самое противное, даже не скрывали этого. И все равно настояли на проведении судебного процесса и вынесении смертного приговора. Чем лишний раз всем дали понять, что именно они являются законом и справедливостью. При этом для всех несогласных с приговором их двери оставались открытыми. В любое время они с радостью готовы были выслушать любые пресмыкания на этот счет.
Но