будут на меня смотреть, придется сидеть прямо и держаться правильно.
Джозеф засмеялся.
– Может быть, никто и не посмотрит.
– Все посмотрят. Заставлю посмотреть.
Они поехали по единственной длинной улице городка, где дома лепились к дороге, как будто старались согреться. Женщины выходили на крыльцо, чтобы увидеть молодую пару, приветственно махали толстыми руками и бережно произносили новый титул, так как само слово звучало совсем по-новому:
– Buenas tardes, señora[7]. – И тут же через плечо обращались к кому-то в доме: – Ven aca, mira! mira! La nueva señora Wayne viene![8]
Элизабет приветливо махала в ответ, но все же старалась выглядеть чинной, взрослой особой. Чудь дальше пришлось остановиться, чтобы принять подарки. Посреди дороги стояла пожилая миссис Гутьерес; она держала за ноги курицу и громко расхваливала ее достоинства. Однако едва птица оказалась в багажном ящике брички, миссис Гутьерес застеснялась. Она поправила волосы, сжала руки и наконец с криком «No le hace!»[9] убежала во двор.
Прежде чем они доехали до конца улицы, в ящике собралась шумная компания связанной живности: два поросенка, ягненок, коза с испуганными глазами и подозрительно сморщенным выменем, четыре курицы и бойцовый петух. Из салуна высыпали веселые посетители и радостно вскинули кружки. Некоторое время молодоженов сопровождали пожелания счастья. Но вот последний дом остался за спиной, а дорога пошла вдоль реки.
Элизабет откинулась на спинку сиденья и глубоко вздохнула. Ее ладонь украдкой забралась в сгиб локтя мужа, на миг сжала руку и замерла в покое.
– Как в цирке, – сказала Элизабет. – Как на параде.
Джозеф снял шляпу и положил на колени. Влажные волосы спутались, глаза смотрели устало.
– Они хорошие люди, – проговорил он умиротворенно. – Буду рад оказаться дома. А ты?
– И я тоже, – ответила Элизабет и вдруг добавила: – Иногда любовь к людям становится такой же сильной и горячей, как страданье.
Джозеф быстро обернулся и взглянул удивленно: она только что высказала его собственную мысль.
– Почему ты об этом подумала, милая?
– Не знаю. А что?
– Я думал о том же: иногда люди, холмы, земля – все, кроме звезд, становится единым целым, и любовь к этому миру остра, как страданье.
– Значит, не звезды?
– Нет, звезды никогда. Звезды всегда чужие. Порою зловещие, но всегда чужие. Чувствуешь, как пахнет шалфей, Элизабет? Приятно вернуться домой.
Она подняла вуаль и глубоко, жадно вдохнула. Платаны начали желтеть, а земля уже покрылась первыми опавшими листьями. Бричка выехала на повторявшую линию реки длинную дорогу; солнце повисло над вершинами гор, за которыми прятался океан.
– Приедем глубокой ночью, – вздохнул Джозеф. Свет в лесу казался золотисто-синим, среди круглых камней бежал ручей.
С наступлением вечера воздух стал влажным и прозрачным, так что горы выглядели твердыми и острыми, как хрусталь. После захода солнца настало волшебное время: