полнейшем спокойствии, лишь одна мысль тревожила время от времени мое счастье – это то, как дурно обошлась со мной, незаслуженно, моя родина, которую я так ценил и которой, тем не менее, был так предан. Я не мог, впрочем, подавить в себе неясное желание вернуться туда, чтобы снова увидеть мою семью и друзей, таких как Загури, Меммо и Пизани. Тем временем через Гориц проехал Карло Маццола, направляясь в Дрезден, где он был назначен Поэтом при придворном театре. Он пришел повидаться со мной и поведал мне о зловещем исходе процесса, затеянного против Пизани, который, будучи назначен Прокуратором Св. Марка – самой высокой должности в Республике, оказался в ночь своего назначения захвачен Государственными Инквизиторами и заключен в замок Вероны. Плача о судьбе этого друга, я потерял всякую надежду когда либо увидеть Венецию и просил Меццола найти мне, если можно, должность при дворе Дрездена; он мне пообещал это, внушив надежду на легкий успех, пояснив, что он пользуется протекцией Премьер-министра, графа Марколини, который почтил его своей дружбой. Директор театра в Горице пригласил довольно хорошую труппу комедиантов. Мои покровители предложили мне сочинять для этой труппы и поставить там драму, даже трагедию, но, поскольку я никогда не писал для сцены, я не осмеливался рисковать, из опасения потерпеть неудачу и ослабить репутацию, которую доставили мне мои лирические произведения. Тем не менее, поддавшись на уговоры некоей просвещенной дамы, я взялся за перевод одной немецкой трагедии, который, то ли по вине автора, то ли по моей имел только две постановки. Чтобы оправиться от этого удара, я предложил этой же труппе «Графа Варвика» французскую трагедию, переведенную частично моим братом, а частично мной. Она имела некоторый успех.
XXI
Общество Горица продолжало оказывать мне любезный и благожелательный прием, и я отвечал на это, слагая стихи, которые всегда читались с удовольствием и соответственно распространялись. Нескольким из этих сеньоров, преданных литературе, пришла мысль основать в их городе некое аркадское объединение под названием Академия. Граф Гвидо Кобенцель стал ее президентом, меня захотели туда включить под именем Лесбосского Пегаса. Колетти, в своем качестве печатника, был избран секретарем, он должен был регистрировать и публиковать все, что там производится; эти функции устанавливали между нами что-то вроде литературного братства, которое, в силу его хитрости и изворотливости, предполагалось считать искренним. Я не стал относиться к нему с почтением, поскольку мое мнение о его таланте не переменилось. Думая, что он забыл о прошлом, я поведал ему о моем желании податься в Дрезден, вместе с Маццолой, с которым он меня видел. Он выразил удивление и огорчение, но полагаю, в глубине души он испытал большое удовлетворение. Я говорил об этом также и с другими персонами, и прошло едва ли два месяца со времени этого разговора, как я получил из Дрездена письмо, которое призывало меня в эту столицу, чтобы занять там почетную