Мемуары Лоренцо Да Понте. Лоренцо Да Понте

будьте уверены, что мы будем часто думать о вас». Ждали моего ответа; но растроганный этой неожиданной сценой, я остался безгласным. Граф взялся поблагодарить за меня эту благородную ассамблею, и мое молчание было более выразительным, чем все то, что я мог бы сказать. Столько свидетельств внимания меня так глубоко взволновали, что вся моя ночь протекла в слезах и в раскаянии о том, что я покидаю этот город, в котором нашел таких чувствительных покровителей. Назавтра, за завтраком, граф Торриани, заметив мою грустную озабоченность и желая меня расшевелить, увлек меня к графу Кобенцль и оба, после короткой беседы, сошлись во мнении, что я должен без промедления податься к Маццоле. Граф Кобенцель дал мне письмо к своему сыну, известному дипломату, который находился в Вене, и которому мы были обязаны Тешенским миром. Я поехал…

      XXII

      В Вене я нашел весь город в трауре; Императрица Мария-Терезия, властительница, пользующаяся всеобщим обожанием своих народов, умерла. Я остановился только на три дня, чтобы передать молодому графу Кобенцель письмо его отца. Я встретил превосходный прием; когда я откланивался, он вручил мне книгу, на первой странице которой был прикреплен булавкой банковский билет на сто флоринов; внизу было подписано: «От Кобенцеля да Понте на его дорожные расходы». В Дрездене я направился прямо к Маццоле, который при виде меня воскликнул: «Да Понте в Дрездене!». Этот прием меня поразил. Он подбежал и заключил меня в объятия, но при этом не дал мне и рта раскрыть и тем более ответить на его объятия. Видя мое молчание, он продолжил: «Вы вызваны в театр Санкт-Петербурга?». Получив, наконец слово, я сказал: «Я приехал в Дрезден, чтобы увидеть моего дорогого Маццолу и, если можно, воспользоваться его милостью, также как и его друзей». Я ответил машинально и почти не чувствуя, что говорю. «Браво, – ответил он, – вы, возможно, прибыли кстати». Затем, отведя меня в гостиницу, он стал беседовать со мной на разные темы, но никак не затронул вопроса о том письме, что мне написал. Было за полночь, когда он ушел, оставив меня погруженным в тысячу смутных мыслей. На следующий день я вернулся к нему. На мой вопрос, помнит ли он о своем обещании, данном в Горице, он ответил: «Я его не забыл, но до этого дня не представлялось никакой оказии; я вам написал об этом».