нарядное, обсаженное кустами красного барбариса.
Маркус свернул карту, вышел из машины, бросил куртку на траву и сел лицом к лагуне, подставив лоб слабому апрельскому солнцу, позволявшему держать глаза открытыми. На «Бриатико» ему смотреть пока что не хотелось. Две острые скалы бросали тень на гладкую, недавно залитую асфальтом дорогу, ведущую на север. Скала, что поменьше, названная в честь святого Висенто, отлого спускалась к самому морю, сланцевые ступени слабо розовели на солнце. Скала, что побольше, обрывалась гранитным уступом, на его вершине виднелся старый кривой эвкалипт, похожий на кадильницу. Казалось, он растет совсем рядом с отелем, хотя Маркус знал, что между скалой и фасадом «Бриатико» добрых два километра – и то если идти по парку, напрямик.
Punto di Fuga, вот как это называется, вспомнил он, точка в перспективе, где параллельные линии сходятся вместе. Кажется, о ней говорила Паола, когда они стояли перед фреской Мазаччо во флорентийской церкви. Эти ребята придумали перспективу, он и Брунеллески, сказала она тогда, до них все предметы и люди жили в одной плоскости, будто вырезанные из бумаги. Точки схода бывают земные, воздушные, еще какие-то. А бывают недоступные – это те, что за пределами картины. О них можно только догадываться. Может, их и нет вообще.
Апрель только начался, море еще дышало холодом, едва уловимая линия в том месте, где лагуна сходится с небом, была теперь четкой и блестящей, будто проведенной японской тушью. Два дня назад, когда Маркус понял, что снова увидит Траяно, ему стало не по себе, хотя он и думал об этом уже несколько месяцев. Но одно дело думать, а другое – увидеть в почте электронный билет. Он решил, что возьмет дешевый «форд» в аэропорту – хорошо бы оказаться в деревне к вечеру пальмового воскресенья, а сразу после Пасхи отправиться в Рим.
Решившись лететь, Маркус отменил свои встречи, позвонил приятелю с просьбой присмотреть за псом и собрал вещи. Складывая одежду в сумку, он поймал себя на том, что ему хочется сунуть туда старый вельветовый пиджак, в котором он когда-то обедал в столовой «Бриатико», куда по вечерам не пускали без галстука. Галстук он держал в боковом кармане и повязывал перед тем, как войти, поглядывая в дверное стекло. Пиджака он не нашел, но две тысячи восьмой год проступил будто формула эликсира на пергаменте: драконы, черные львы, киммерийские тени, мансарда на третьем этаже с разбухшей от сырости дверью, запах сероводорода в гулких залах, где пациентов купали в маслянистой грязи, заусенцы мозаичного пола в холле – прохладного, когда утром идешь по нему босиком.
В этих местах он всегда чувствовал себя старше, чем дома, на севере. Время на побережье текло по своим законам: в первый раз он за неделю пережил длинное, знойное, прозрачное лето, завершившееся атомной зимой. В следующий раз он провел на побережье около года, возвратившись домой с рукописью романа и ощущением двух или трех потерянных лет, которые так никогда и не вернулись.
Еще в Англии, случайно, на блошином рынке, Маркус купил клеенчатую карту побережья и повесил