Руссо, объяснив себе, что между Русской православной церковью и старокалендаристской нет дружеского общения, а это чем-то чревато, для меня по крайней мере: французский батюшка, который русского языка вообще не понимал, хотя Сузи обращалась к нему «батька» (а далее по-французски), запрещал нам, его прихожанам, ходить и причащаться в русскую или румынскую церковь.
– Там большевики, это масонская церковь, – сказала мне одна истовая прихожанка-монахиня, в миру Татиана. Но углубляться в тему не стала. Мы вместе с Ларой стали ходить в румынскую церковь. Но однажды мне вдруг резко захотелось забежать к Сузи, услышать ее размеренную, в духе Боборыкина или Потапенко, русскую речь. Я не видела ее больше года. Она опять стала поругивать понаехавших русских. Крысяниной (которая якобы украла у нее арабское ожерелье) она вообще отказала от дома, хотя та что-то бормотала совсем неуместное про налоги, да Сузи стала плохо слышать и ей было плевать. А Игорь умудрил еще не то! Примерно полгода назад соседи известили ее, что в ее подвальной кладовке появился какой-то снежный человек и явно ночует там. Обратили внимание на его огромный рост и какую-то пушистую белую то ли накидку, то ли пончо – ну чем не снежный человек! Как показала ночная проверка с ключом в руке, на этом диванчике действительно обретался Игорь Хавкин, сложенный ввиду огромного роста компактно, в три погибели. Он спал в это время богатырским молодецким сном. Сузи бесцеремонно двинула по его ногам своей изящной ручкой. Он немного испугался ночного вторжения, захотел было изложить старой леди всю суть проблемы. Я бы выслушала! Но она была отнюдь не того разбору человек. Впрочем, Сузи и так стало ясно, что русско-французский мезальянс, который она как будто бы благословляла, дал глубокую трещину.
Сузи с раздражением застарелого курильщика (да! Она, несмотря на свой такой весь розовый, бодрый вид, несмотря на религиозную привычку исповедоваться батьке каждое воскресенье, была многолетним страстным курильщиком) мгновенно выставила бедолагу за дверь и в ночь и даже продолжала за ним какое-то время бежать, чтобы он не вернулся. Странная она. Ведь это была зима! Я бы дала ему досмотреть хотя бы последний сон. По моим догадкам, она была весьма небедной, а небедные вообще более черствые, чем бедные (прочитала я сейчас в Интернете). Странная нетолерантность для православной женщины первого поколения первой волны русской эмиграции! Она не только исповедовалась батьке, но и считала своим долгом периодически кормить его русским борщом у себя на квартире после службы. Она порой подавала нищим монетку в половину евро. В булочных бросала желтые монетки в ящик «Поблагодарите продавца». А Игоря лишила даже последнего слова подсудимого. Но и тогда, удалившись с достоинством и потом все-таки приблизившись снова к ее резиденции, он четко, но негромко произнес перед ее окном (она жила на первом по русским понятиям этаже):
– Это вот из-за таких, как вы, Сусанна Георгиевна, и совершилась Октябрьская революция!
– Я была в ужасе от того,