в таком состоянии даже до Карагача не дойти, тем более, неизвестно, сколько еще топать по болотам до берега, где-то и ночевать придется. А если за световой день не уложиться, Прокоша хватится, бросится догонять. И догонит, поэтому лучше сейчас, до обеда повернуть назад.
Возвращалась она торопливо, и недомогание вроде бы прошло, но когда шла сквозь заросли жимолости, вновь захотелось этой нестерпимой горечи. В тот миг у нее проскочила мысль, что желание это навязчиво, как у беременной, но не зацепила сознания. Женя пересилила себя, наломала букет с ягодами и перешла марь. Возле кедровника попыталась уничтожить следы преступления: умыла в луже лицо, руки, всполоснула сапоги и оттрясла одежду.
Прокоша вроде бы ничего особенного не заметил, но на жимолость обратил внимание.
– Вот этой ягоды хочется. – призналась Женя. – У нас ее жимолостью называют. А вы считаете, не съедобная?
– Ешь. – позволил он.
– А ничего не будет?
– Ежели токо сблюешь…
Ушел куда-то, и минут через десять явился с деревянной плошкой, полной соленых огурцов, еще прошлогодних, пожелтевших в бочке. И при виде их, а более от одного запаха у Жени слюнки потекли. Прокоша молча поставил плошку перед ней и стал смотреть нежно, со скрытой, бушующей радостью.
И только тут ее словно ледяной волной окатило, потом в жар бросило – залетела! Беременна! Это же самый обыкновенный токсикоз, потому и тошнота, и страстное желание. Все точно так же, когда зачала Лизу! Только тогда ей хотелось горького миндаля…
Впервые за эти два месяца добровольного и восхитительного заточения она заплакала у себя в светелке. Прокоша слышать не мог – почуял, пришел, сел рядышком, не касаясь ее, и сказал еще два утешительных слова:
– Переможется, погоди…
А самого распирало от удовольствия!
На следующее утро она впервые собралась сходить в гости – просто так ходить друг к другу у женщин было не принято, да и некогда, у всех дети и женские хлопоты. Сами погорельцы на ребят до пяти лет смотрели редко и не баловали, не тетешкали, особенно, мальчиков. Но после пяти забирали и позволяли матерям только взглянуть на них, не давали ни приласкать, ни угостить чем-либо. Точно так же не подпускали близко и к другим женщинам, воспитывали молчунов. С этого возраста парни всюду следовали за родителем, как тени и уже носили на опояске ножи, стреляли из луков, рыбачили, штопали сети, чинили охотничьи потаенные зимовья, иногда пропадая в тайге неделями. А в девять вообще уходили к неким старикам, и будто возвращались оттуда зрелыми, молчаливыми мужами и начинали охоту за невестами.
В скиту жила коллега Жени, когда-то давно похищенная из поискового отряда геолог Галя Притворова, почти ровесница и уже многодетная. Бывшая профессия как-то сразу их сблизила, но Галя никогда не вспоминала прошлую жизнь, ничуть не сожалела о ней. И если что-то проскакивало, то случайно, ненароком. Жене хотелось с кем-нибудь поделиться своим горем –