как множились количества жалоб на пневмокониоз1. Прожигающая насквозь боль в груди и тяжелый кашель завладели каждым вторым, обращавшимся в клинику. «Иронично: еще вчера рабочий вкладывался в смог, приумножая свои накопления, а сегодня тратит заработанное на лекарства, чтобы не подохнуть, хрипя на асфальте. Хороший священник назвал бы это карой божьей». Безработным-смертным негде было взять медикаментов. И народ, как пес, стал бродить в поисках средств к существованию, вгрызаться и лезть кровавой и грязной мордой туда, где остальные бы отступили. Треть населения стояла на распутье безнравственного заработка и жалости прохожих. Правоохранительные органы были не в силах сдерживать крепнущую преступность. Но последним хоронящим здравомыслие людей фактором были непомерные расходы на разжигание и без того ослепительных, сменявших друг друга светских вечеров Эдема, пока с другой стороны человек надеялся застать завтрашний рассвет. Все, что оставалось народу – молиться, надеяться, просить, протестовать и взывать к честности. Подавление митингов с требованиями о помощи стало обыденностью для силовых структур.
Но появился никому не известный Виктор Фирнум. Масляными красками он рисовал прекрасное будущее, естественно, при том условии, что займет пост мэра. И уставшие от жалкого существования жители увидели в амбициозном Викторе и его будоражащих и приковывающих речах символ скорых, столь желанных перемен. Данные предвыборные обещания он честно исполнил: в кратчайшие сроки возвел блочные дома, которые раздал под беспроцентный кредит, организовал выдачу лекарств и начисление пособия по безработице. Этого хватило для умиротворения волнений на пару лет. До тех пор, пока дома не стали рассыпаться от завывающего в щелях стен ветра, а люди, стоявшие часами в очередях за препаратами, уходить ни с чем. В народе рабочий район теперь звали воющим краем. Не то из-за ветра, носящего из стороны в сторону пыль, не то из-за тяжелой судьбы живущих здесь людей. Таким район, в котором я вырос, являлся и сейчас.
До перерабатывающего комплекса оставалось минут десять пути. И за все прошедшее в дороге время ни я, ни новичок не произнесли ни слова. В тусклом отражении лобового стекла я видел, как, положив ногу на ногу, она без единого движения сидела на переднем пассажирском сидении. Прислонившись к двери, девушка в задумчивости всматривалась в проносящиеся мимо силуэты. Когда по какой-то причине я вновь взглянул на ее отражение, то заметил, как что-то блеснуло на лице, скользнуло вниз. Взметнулась к глазам ладонь, скрестились руки на груди. «Не припомню, когда в последний раз чувствовал себя так неловко. Наверное, я выразился слишком резко на ее счет. Да и на деле она показала себя довольно неплохо», – думал я, не находя, что сказать, не зная, стоит ли вообще что-то говорить.
Но наконец за поворотом показались металлические ворота, вгрызшиеся в четырехметровые