я бы так и слушал его байки до самого утра, и, возможно, это спасло бы ему жизнь…
Как же я успел привыкнуть к тому, что у меня есть собеседник, с которым можно обмениваться интересными мыслями, даже когда его нет рядом, и воображать, что бы он мог ответить. Да, пожалуй, в моей голове уже поселился свой внутренний Хасим, и удивительно было то, что этот новый «жилец» никуда не собирался уходить даже после известия полученного утром…
А временами мне вообще казалось, что все наше общение с самого момента встречи было какой-то нелепой моей фантазией и что это всего лишь игры моего воображения… Но потом я нащупывал аккуратно сложенный прямоугольный конверт, лежащий в моем кармане, вытаскивал его, вертел в руках, видел совершенно незнакомый, чужой почерк и понимал, что Хасим вполне реален… То есть вчера он был вполне реальным…
И вот я наконец свернул с Истикляль в нужный переулок. Рестораны закончились не сразу. Они как будто преследовали меня еще несколько кварталов. Но потом туристический зуд остался позади, и улочка сменилась узким, кривым переулком с тусклым освещением. Входя в него, я увидел несколько кошек, которые, так же как и я, прятались здесь от шума и суеты.
Было прохладно, дул сильный ветер, и в воздухе висела не то тревога, не то опасность. Тут-то и начинался настоящий, неподдельный, истинный Стамбул, надежно спрятанный за разноцветным блеском турецких фонарей и запахами из лавок с пряностями, коврами и кожей. Оборотная сторона, не менявшаяся, должно быть, ни при византийских василевсах, ни при Османах, ни при Кемале Ататюрке. Изнанка, которой наплевать на существующую власть, так же как и на сверкающие витрины улицы Истикляль вместе с парадными воротами стоящего на ней лицея. Совсем не тот архитектурно-исторический музей, по какому ходишь в сувенирной стамбульской Европе.
Тут не было места туристам с дорогой фототехникой, радующимся пестрой лубочной картинке, открывающейся из кафе Пьера Лоти или с верхнего этажа какого-нибудь ресторана на Французской улице. Здесь начинался Стамбул, в котором есть место проституткам и ворам, торговцам наркотиками и, возможно, чьими-то пропащими душами и даже сумасшедшим, одержимым древними текстами, вроде Хасима.
Но именно здесь, будто бы на неприглядной изнанке парадного оттоманского кафтана, мне отчего-то вдруг стало немного легче.
Судя по названию, массажный салон «Роксолана» просто обязан был быть каким-то ужасно непристойным местом. От названия веяло не столько эпохой Сулеймана Великолепного, сколько восточно-европейскими наложницами, рассказами Ги де Мопассана и чем-то еще по-восточному развратным, что обычно запрещено, скрыто за высокими стенами гаремов и охраняется полчищами евнухов. Я слышал, что в Стамбуле, как и в других крупных городах по всему миру, есть подобные места, но даже в мыслях у меня не было, что когда-нибудь мне доведется побывать в таком заведении