дамы довольствовались одной скупо наполненной ванной на троих, а нательное белье меняли раз в два дня.
Ночная рубашка Мисси, из колючей серой фланели, не по размеру просторная, с высоким воротом и длинными рукавами, волочилась по полу, поскольку перешла к ней от матери. Зато постель была теплой. Когда Мисси исполнилось тридцать лет, Друзилла объявила, что отныне в холодную погоду ей дозволяется согревать постель горячими кирпичами, ибо теперь она уже не так молода, пора ее юности миновала. Как ни радовалась Мисси счастливой перемене, но с того дня оставила всякую надежду вырваться однажды за пределы Миссолонги и зажить собственной жизнью, хотя прежде, возможно, лелеяла подобную мечту.
Мисси быстро засыпала: бесцветные дни, лишенные душевных волнений и страстей, проходили в беспрерывных трудах, – но те краткие минуты, что проводила под одеялом, в благословенном тепле, прежде чем провалиться в сон, дарили ощущение совершенной свободы, поэтому она всегда отчаянно старалась продлить их, борясь с дремотой.
Обычно вначале Мисси раздумывала над своей внешностью, гадала, как же она выглядит на самом деле. В доме было только одно зеркало, в ванной комнате, но стоять и разглядывать собственное отражение строго запрещалось, поэтому ее впечатления от самой себя неизменно отравляло чувство вины, оттого что, наверное, слишком долго крутилась перед зеркалом. О, Мисси знала о своем высоком росте и чрезмерной худобе, знала, что волосы у нее прямые и темные, глаза карие, почти черные, а нос, как ни печально, слегка искривлен из-за неудачного падения в детстве. Она знала, что левый уголок рта у нее чуть опущен, а правый загибается вверх, но не подозревала, как чудесно преображает ее лицо редкая улыбка и какой клоунский трагикомичный вид придает ей обычное серьезное выражение. Жизнь приучила ее думать о себе как о невзрачной скучной особе, но что-то в ней отказывалось этому верить, пока не появятся убедительные доказательства, поэтому каждый вечер она размышляла о своей наружности.
Еще Мисси мечтала о котенке. Дядюшка Персиваль, владелец кондитерской и табачной лавок, вдобавок самый славный малый из всех Херлингфордов, подарил ей на одиннадцатилетие игривого черного котенка, но мать сейчас же забрала его и поручила кому-то утопить, а дочери сказала чистую правду: они не могут позволить себе кормить лишний рот, пусть даже крошечный. Не то чтобы Друзилла не сочувствовала Мисси или не испытывала сожаления, однако решения своего не изменила и сделала то, что должна была сделать. Мисси не взбунтовалась и, даже лежа в постели, не заплакала. Просто котенок с самого начала казался ей чем-то ненастоящим, слишком далеким от реальности, чтобы горевать о нем. Но руки ее и теперь, спустя долгие пустые годы, еще помнили мягкость его пушистой шерстки и блаженную дрожь крохотного тельца, что ластилось к ней. Только руки и помнили. Все другие воспоминания ей удалось прогнать.
Мисси воображала, как ей разрешили побродить среди зарослей в долине напротив Миссолонги, и фантазии эти плавно