грязная погода досаждала своей промозглостью. Тимофеич же, как всегда приведши себя в порядок, спокойно сидел у окна и читал газету.
Залаяла Белка, и почтальон вошел на кухню. Тимофеич налил ему чайку, расписался, пересчитал деньги на себя и жену. И тут вдруг мелькнула шальная мысль: «Пока нет “урядницы” – сбегаю-ка за бутылочкой» – так и сделал, только купил не одну, а сразу две – про запас, на всякий случай.
Вернувшись домой, Тимофеич чинно приготовил закуску: нарезал сала, вытащил из погреба соленых огурчиков, поставил рюмочку. Только пригубил одну, послышался скрип калитки, и через двор величественно проплыла Антонина с каким-то диким, озабоченным взглядом, с пустой сумкой, без покупок. Не помня себя, Тимофеич схватил начатую бутылку и вылил ее себе в глотку… Что происходило дальше, он помнил смутно. Что-то выговаривала ему Антонина, что-то говорил он ей, что-то он еще пытался сделать, но ноги и руки не слушались его: все поплыло, поплыло и стало переворачиваться. Полуползком он добрался до кровати и, как был в одежде, упал на нее.
Утреннее пробуждение после выпивки всегда противно, но после перепоя – вдвойне или втройне. Состояние поганое, на душе паршиво, да и в мозгах полный раскардаш. А глотка сухая требует, жаждет прохладного соленого питья, мозги как будто хлюпают, не желая соображать, конечности отказываются подчиняться… Очень противно на душе.
Кое-как Тимофеич поднялся и вышел на улицу. Голова гудела, сердце вырывалось из груди, жажда была непередаваемая… Попил крепкой заварки, но это почти не помогло. Позвал жену и умоляюще попросил дать грамм сто опохмелиться. Каково же было его удивление и даже возмущение, когда услышал он от Антонины, будто бы у нее нет ни грамма ему на похмелье.
Тимофеич стал усиленно вспоминать свои действия накануне: «Вот я принес домой две бутылки, ставлю их на стол… Так, одну или две? Вроде две, но открыл только одну. Дальше… Что было дальше, мать твою так? А, конечно, полез в погреб за огурчиками. Так-так… Дальше что, а? А, вспомнил, потом достал сало из холодильника, хлеба нарезал… и, кажется, налил рюмку водки. Да-да, точно налил одну и сразу выпил и закусил огурчиком… Ну вот, стало маленько проясняться. Так, а вот что же дальше было? По-моему, Тонька вернулась… Ага, еще подумал: “Вот некстати” – и выпил всю бутылку из горла… Ну да, а то бы она тормознула меня… Так, правильно… Но вторая-то бутылка куда подевалась? Не мог же я обе заглотнуть! Конечно, нет. Значит, Антонина, зараза, запрятала и решила меня проучить. Надо к ней подмылиться, чтоб дала рюмашку, а то труба горит и мозги плохо варят!..»
После этих размышлений Тимофеич вновь подошел к жене и, как ему самому показалось, очень жалостливо попросил ее выдать стопарик, а то сил нет ни жить, ни работать. А уж в свою очередь он переделает все, что ни скажет ему «его дорогая и единственная», выполнит любую работу и исполнит все ее желания.
Каково же было его разочарование, когда Антонина очень даже дружелюбно, но вполне однозначно ответила отказом, заявив