стало барской любви. Еще бы! Никто не умел так ловко вытачивать из деревяшки кораблики, никто не срисовывал лучше картинки, да и умом остер и языком ловок любимец. К пятнадцати годам у Михаила манеры появились господские. Ручки дочерям хозяйским научился целовать, наклоняя при этом головку и бормоча по-французски комплименты. А выглядел старше своих лет.
Как-то на Пасху хозяин опять решил удивить гостей. Доставлены были устрицы из Парижа, приготовлено мороженое, стол ломился от гусей с яблоками, всевозможных рыб и прочих яств. Гости прогуливались среди роскошных картин, скульптур, в зимнем саду под пальмами. Театр показали не хуже шереметевского; некая девица проскакала по сцене стрекозой, как бы и не касаясь пола. Лакеи в красных ливреях, подпоясанные веревкой, разносили угощенья.
– Ну-ка, Васька, поговори с гостями, как умеешь.
Курносый детина зажмурился.
– Бонжур, мадамы и мусье. Кушайте. Ан, до, труа. Аревуар, – выпалил и удалился.
– Николай Александрович, дорогой гость! – Хозяин занимал Львова, мелкопоместного дворянина, а таких Демидов уважал. – Для тебя я нарочно выписал рожечников. Разве такое в Петербургах увидишь-услышишь? Ты человек культурный, любитель народной музыки, сколько песен, сказывают, уже собрал.
– Собрал, собрал, Прокопий Акинфиевич, люблю наши простонародные песни. Хотел я спросить: отчего это так странно одеты лакеи у вашего сиятельства?
– Какое я тебе сиятельство? – недовольно пробурчал барин. – А ежели тебя интересует, то могу сказать. Оттого мои лакеи таковы, что образ их – это как бы наша Россия в нынешние времена. Мы все наполовину – русские мужики, а на вторую половину – французы или немцы. Что? Хорошо я удумал? – И он захохотал так, что стены задрожали.
– Однако каковы рожечники? – напомнил Львов.
Демидов хлопнул в ладоши, и из-за двери вышло не менее десяти мужиков. У каждого в руках рог или рожок, и каждый рог издавал лишь один звук определенной высоты. Львов поразился нежному, мелодичному звучанию. Даже встал, чтобы лучше всех видеть, и на лице его отразился такой восторг, что стоявший неподалеку Мишка тоже засмотрелся: столь выразительных, искрящихся и умных лиц он еще не видел.
– Браво! Браво! Прокопий Акинфиевич, ай да молодцы!
– В Петербурге разве такое услышите? – вел свое Демидов. – Петербург?! Да там все пиликают на скрипочках да на этих, как их, виолончелях. А у нас на Москве – все наособинку! У нас сад, так конца ему нет, не то что ваш Летний, насквозь просвечивает, мраморов-то боле, чем людей. Что это за гулянье? Москва вроде как тайга или океан, будто не один город, а много. А столица ваша? Фуй! Одна Нева только и хороша.
Прокопий Акинфиевич был прав. Что за город Петербург в сравнении с Москвой? Вытянулся по ранжиру, улицы под нумерами, ни тупиков, ни садов, в которых заблудиться можно. А нравы? В Москве каждый вельможа себе господин, граф-государь, вдали-то от императорского двора. Ему важно не только порядок соблюдать, но и удивить