этот стол, не предполагая, что пройдут столетия, уже не будет ни его, ни его детей, ни его внуков, а стол будет жить дальше, словно он бессмертный. У человека есть душа, и он смертен, а есть ли душа у стола?
– Душа всегда когда-то осеняет своим присутствием. А как вы считаете? – Герман обратился к коллектору.
– Стол, работы мастера XVI века. Вижу червоточинку от жучков, это не уменьшает его стоимость, а пятна от неаккуратности использования снижают цену на тридцать процентов, – мужчина под огромной лупой внимательно рассматривал стол, разыскивая его изъяны. – Насчёт души, она меня нисколько не интересует, поскольку не имеет веса, значит, её не существует.
Натянув отцовские очки себе на нос, Глеб с серьёзным лицом процитировал своего родителя:
– Мастер грязными руками ел креветок, создавал своё творение, и дерево впитывало его жизнь в себя. Но пришла невозмутимая Амалия, и маленькими ручками день за днём стала оттирать душу, как ни парадоксально, обычной тряпкой от пыли.
– А вот здесь царапина от кота, вот видите, – не без удовольствия воскликнул коллектор. – С вас причитается штраф за причинение ущерба государственному имуществу. А кота придётся выбросить.
– Кота никогда здесь не было, – серьёзно констатировал Герман. – И брат это может подтвердить, даже на Библии поклясться, если понадобится. Но если вас устроит, что кот всё же был, то можете и кота вместе с Амалией Генриховной конфисковать, вместо штрафа.
– Вы всё острите, – сухо повторял чиновник, тщательно внося всю информацию в свой блокнот. – Коты и домработницы не подлежат конфискации. Вы вели неправильный образ жизни, поэтому кот останется без дома, а женщина без работы.
– Вы когда-нибудь читали трактаты Авиценны? – серьёзно поинтересовался Герман. – Я нашёл их в библиотеке отца с его пометками и комментариями.
– Я уже давно не читаю, можно сказать с самого рождения, – серьёзно ответил чиновник. – Чтение умных книг утомительно, а разгадывание кроссвордов – это забавы избранных, к числу которых я не отношусь. Кстати, о книгах, они не представляют никакой ценности, можете их забрать.
– Интересно, а человеческая жизнь для вас представляет ценность? – полюбопытствовал Герман, наблюдая с каким усердием и невозмутимостью выполняет свою работу чиновник. – И как её можно измерить?
– К сожалению, прибор, определяющий ценность человечества по отдельности и в целом, ещё не изобрели. Высокопарно рассуждать о жизни – это привилегия политиков, философов и кабинетных аналитиков. Реальная жизнь – это люди, такие, как я, молчаливо исполняющие свой долг, не задавая лишних вопросов. Но есть тест, по которому можно определить, насколько тот или иной субъект необходим системе.
– Вы человека сравниваете с болтиком из автомастерской? Забавно. А как же насчёт гениев, рождаемых раз в столетия, а то и тысячелетия? – не унимался Герман. – Ведь именно они являются двигателями прогресса. Не так ли?
– Я не сомневаюсь,