Свод лицом к двери и в стороне от окна, а Казик ко входу боком.
Ужинали быстро. Дымились курки на пистолетах, поблескивали на лавках у стола ножи и сабля Ласт Пранка, а Шыски вздрагивал от каждого звука, коих было достаточно в темном старом доме. Трещали в печи поленья, шипело масло в ночнике, скрипели сами по себе балки, завывал ветер в худом, маленьком окошке, скреблись мыши в дальнем углу, и даже сапоги Свода и те гремели по половицам так, будто под столом с ноги на ногу переступал невидимый конь. Казик заметно нервничал.
То из съестного, что было отмеряно на утро, трогать не стали. Хотя, убирая со стола, Казик сильно сомневался в том, что их завтраку суждено состояться. А что же Свод?
То ли после плотного ужина, то ли от осознания близкой опасности, но англичанин, сродни разогревшейся наконец печи, просто гудел от бушующего внутри него огня. Скованный переживаниями Казик с ужасом смотрел в его сторону. Вскоре пан и вовсе предложил пойти с ним за компанию «да ветру». И вот тут тщательно скрывающий до сего момента свой страх Шыски отрицательно замахал руками. По его разумению, лучше уж пусть у него лопнет живот, чем самому лезть в зубы к черту. Ласт Пранк только хмыкнул, глядя на это, вбросил в петлю саблю и, изнывая от нетерпения, выскочил во двор.
Мгновения отсутствия англичанина показались Казику целой вечностью, но вскоре пан вернулся, и, как показалось младшему Шыскому, он даже был расстроен тем, что на него никто не напал.
Казик зашился в угол и тихо крестился, расположившись на лавке у топки, где ему было отведено место для сна. Казалось бы, тихий закуток, лежи себе и ничего не бойся! Но страх заставлял Казимежа дергаться и ежиться от холода даже у пышущей жаром печи.
Кровать пана Свода стояла прямо напротив входа. Англичанин, ничуть не смущаясь того, что где-то рядом шныряют бандиты, сунул под подушку саблю, сменил «серпантин32» на курках пистолетов и, не снимая сапог, растянулся во всю ширь стонущей под ним кровати. «Туши лямпу, Казык! О, холера, тяжки ден!» – пробормотал он и, пока трясущийся от страха слуга гасил свет, тихо и протяжно засопел.
Шыски сел на свою лавку и зажмурил глаза. Он знал, что длинному «серпантину» фитилей даже в лучшем случае тлеть не дольше часа! А что, если бандиты придут позже? Да и не услышит их пан Рычы: спит он крепко.
Оглядевшись, Казик немного успокоился. Сполохи рычавшего в печи пламени плясали на потолке, прорываясь сквозь дырки в задвижке и высвечивая дальнюю часть комнаты. Это гарантировало, что его, впрочем, как и пана Свода, и от двери, и из окна не будет видно.
Шыски беззвучно прилег на лавку и прикрыл ноги зипуном. Вскоре и к нему начала подбираться дрема. Где-то далеко уже запели лесные птицы, шумел лес, и вдруг сквозь сон он ясно услышал глухое, низкое «упф», раздавшееся от входа. Казалось, что огромный дворовой пес вздохнул у двери. Но Казик четко помнил, что и в этом доме, и даже рядом, у соседей, он не видел и не слышал собак. Оно и понятно: любая, даже самая захудалая шавка поднимет шум, стоит только в окрестностях появиться кому-то чужому. Наверняка, и к этому тоже приложили