хотел потрогать пластырь, но в последний момент отдернул руку.
– Серые, говоришь? Понимаешь, когда Синицын про них говорит, верить начинаю, как живые перед глазами стоят. А вот сейчас сижу, матан слушаю, думаю, какие, на фиг, инопланетяне? Кому мы нужны, кроме нас самих? А вот Синицына послушаешь, так выходит, будто он вместе с ними чаи каждый день распивает…
– Ладно, Славик, последний вопрос.
– Давай, – Славик сменил тактику и теперь уже уставился на Линькова, буравя того своим взглядом, словно стараясь, чтоб тот запомнил его лицо, если вдруг попадется на экзамене.
– Откуда у Синицына новый спортивный костюм?
Славик задумался.
– Клянусь, Сашок, не знаю, я сам, когда увидел, прифигел, он же прибедняется, вечерами по комнатам чай пить ходит, график у него даже есть, чтобы шиздюлей не дали за слишком частые визиты. Надо спросить у него.
– А, может, он специально прибедняется так? – спросил Нахимов.
Славик пожал плечами.
Потапов опять сделал недовольное лицо, да и лектора начало что-то смущать в обыкновенно тихой атмосфере аудитории, но Нахимов и сам уже собирался уходить.
Он пошел к выходу, поднимаясь вверх по ступенькам, обернулся и увидел Вику, глядящую на него с первого ряда. Нахимов улыбнулся ей и вышел.
Серые. Да, тут во всякую мистику и инопланетян поверишь, когда такие странности окружают. А у нас не то воспитание. В нашей науке даже какую-нибудь теорему Чебышева о простых числах трактуют как яркое доказательство правильности учения диалектического материализма о связи случайности и необходимости…
У нас нет места мистике и инопланетянам. Нахимов торопливо спустился вниз и покинул Лабораторный корпус. На площадке, отведенной для автомобилей, стояли машины. Многие преподаватели, впрочем, предпочитали передвигаться на электричке, а дальше на метро. Те же, которые жили в Долгопрудном, и вовсе приходили пешком, разве только если не жили на другом конце города.
Возле новенького, кажется, еще даже в масле, спортивного велосипеда, стоящего возле дерева, он заметил профессора Баронова. Раньше, как помнил Нахимов, тот ездил на роскошной белоснежной «Волге». В основном об этом судачили преподаватели в свободное от лекций и семинаров время, но беззлобно, мол, у великих свои причуды, поскольку никто не мог отрицать заслуг почтенного ученого в области физики. Даже если бы он заявился босиком и в футболке, в порванных трениках, и то, любой доцент снял бы с головы невидимую кепку и грянул ею оземь, потому что корпел в молодости Баронов, вставал в четыре часа утра, ловя то драгоценное время, когда напрямую разговариваешь с богами науки.
А сейчас, в уже солидном возрасте, он может спокойненько пожинать плоды усердия, прилежания и терпения. Что, впрочем, профессор явно не собирался делать. Любовь любовью, а наука наукой. Все-таки, именно наука была единственной страстью Баронова, о ней, наверное, он думал даже в самые сладостные секунды соития с юной аспиранткой.
Внезапно профессор повернулся к