спору нет, хорошая школа, но лучше ее проходить заочно. Что-то она во мне изменила. В той же оболочке сделался другой человек. Я считаю: каждый должен пройти армию, но все же я не решился бы снова, точнее, не хотел бы снова ее пройти. Я там по технической части, антенны настраивал, новую систему в войсках связи внедряли, поэтому каждый день – экскурсии, майоры с полканами приезжают. Я в Люберцах служу, в Подмосковье. Троим нам за ударный труд дали побывку, мы не хотели оставаться, но майор оставил ночевать, а мы же почти отпускные. Утром медленно встаем: бриться, зубки чистить, старший прапорщик рядом, но ничего не говорит. А потом вызывает командир роты: вас буду готовить на губу! – За что? – Вы были на общем утреннем построении? – Нет. – Вот и пойдете на десять суток. – Так нас же на побывку! – Ничего не знаю! Отправили нас в историческое место на Котельнической набережной. Меня в камеру семнадцать определили, а в тринадцатой, говорят, сидел Гагарин (еще до полета), в двадцать первой – Крупская. К вечеру первого дня думал, не выдержу, до того показалось погано. Нам еще трое суток добавил местный, когда мы слишком медленно вынимали из карманов вещи.
Прикинь, Сашок, в камере – семнадцать человек! Нары без ничего. В центре стол (вот с мой рюкзак). Окошечко микроразмеров с толстыми прутьями, пол деревянный, стены – камень. Надзиратели издеваются по своей же инициативе, служба-то надоедает, и их к тому же поощряет непосредственный начальник. У него простая логика: попал на губу – виноват. Строит по стойке «смирно» и бьет, сваливает иногда с ног физически слабых, а то заставляет строиться «смирно», вися на балке. Или на столе приказывает строиться всем семнадцати. Днем работа с девяти до шести. Однажды повезли на проспект Вернадского, я там договорился с конвойным, позвонил Витьку, он же возле метро «Фрунзенская» живет. Тот подогнал денег на курево, я попросил позвонить домой, сказать, что на выезде. Назад с проспекта ехали – смешно было. Шофёр – дебил, спутал метро «Пролетарская» с Пролетарским районом, два часа кружил. Полчаса над шофером смеялся, полчаса над собой, потом не до смеха стало. Я в армии пить бросил. Можно сказать, переломный момент. Тогда и лычки младшего сержанта снял. Сейчас такое настроение, можно назвать близким к счастью. Вот если б мне дали два месяца так пожить, и, если б это не отразилось на дальнейшем, я б сказал – счастье. Но, когда слишком долго хорошо, – значит, надо беды ждать. Это я знаю. Расслабляться нельзя. В армии бывает целая полоса удач, где должны были наказать, не наказывают, вожжи отпустишь – и сразу беда.
– Ты стал верить в судьбу?
– Нет. Я ни во что не стал верить. Я верю только в то, что через полтора года я должен быть дома. Самое трудное, говорят – последние дни. Иногда слышишь: дали пять лет. Кажется мало, а ведь в армии даже два года кажутся кошмаром. Все это ужасный сон. Ведь и армия тюрьма, в том смысле, что не свободен, собой не распоряжаешься. Такие вот дела, Сашка.
– Мне выходить, – сказал Нахимов, они приближались к станции «Сокол».
– А я на следующей, – флегматично произнес Гоша, и, по-доброму улыбнувшись неожиданному