суставы потянуло вниз невыносимой болью, а левое плечо, как казалось, и вовсе висело на одной коже.
– Ричи, – услышал он голос Хайраддина.
Барбаросса стоял напротив, держа в руке сияющий, словно солнце, раскаленный железный прут.
– В последнее время я стал задумываться, а не много ли я тебе отвесил? Вот, – кивнул он на ведро с драгоценным грузом, привязанное к его рукам, – решил добавить тебе еще немного золота, а в довесок к нему еще и железа!
С этими словами он вонзил искрящийся на солнце прут в больное плечо Ричмонда. Ласт Пранк хотел закричать, но, к своему ужасу, понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от нее, вонял почему-то жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя веревки, которые стягивали руки, и те поддались.
Ласт Пранк открыл глаза.
Сидя на нем верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.
– Jums jaguļ, jums nedrikst kusteties! – округлив глаза и указывая коротким коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.
– Jus ļoti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela rēta uz pleca. Velns, viņš neko nesaprot. Jāni, palidz man!15
Рана причиняла ему страшные муки. Все было как в тумане, мысли путались. Вдруг кто-то ударил по больному плечу – перед глазами полыхнуло пламя, и Ричи снова провалился в забытье.
Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край старой прохудившейся сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял ее широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться.
– Э-хе-хе, – наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, – видно, одному Богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет.
Мартыньш опустил взгляд.
– Что молчишь? – продолжал отец. – Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?
– Но ведь у тебя целых четыре сына! – треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.
– Четыре, – не без гордости согласился Озолиньш, – и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет свое дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда, приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Да и жена его, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, еще ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодными.
Все твои братья – уважаемые люди, и со всеми я в свое время так же, как и с тобой сейчас, говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали