по своей я воле, Анна. Заставляли, – испуганно пробормотал Семен Фролыч. – И не в тридцатом, а в тридцать втором… Я в тридцатом еще сам в колхоз не вступил… За твоего отца, наоборот, хотел вступиться…
– Брешешь! Я по-омню, как ты с мильтоном наши горшки переписывал! Мою куклу тряпичную, и ту в список внес! Активист вонючий! А теперь в старосты лезешь?!
Щекастое лицо бывшего кладовщика вмиг покрылось капельками пота. Он побледнел, часто нося массивной грудью. Очевидно, ему стало дурно. Но Анна не унималась:
– Наел брюхо больше кадушки… Дармоедствовал, продуктишки причужал, начальству в ножки кланялся… Загнать его на степь, на поле, чтоб жир свой растряс, а не в старосты!
– Верно гутарит! – скозлил дед Дроздик. – Ненашенский он. Мы своего казака поставим правителем!
– Нехай с крыльца сходя!
– Доло-ой мордача!
– Ему в цирке заместо фокусника. Дюже знатно обвешивает!
Мелентьев развел руками, показывая неудачнику, что пора восвояси. На негнущихся ногах Семен Фролыч валко покинул крыльцо церкви. Обеспокоенная жена, тетка Райка, сухая и тощая, как успенская селедка, огрызаясь налево и направо, повела его в затенье ограды. С подмывающей ревностью вдруг обнаружил Степан Тихонович, что Анна и Мелентьев не сводят друг с друга глаз.
– А кого вы, уважаемая, могли бы предложить? – доверительно улыбнулся помощник бургомистра. Анна окинула хуторян властным взором и, кривя губы, отчетливо произнесла:
– Себя!
Сход онемел.
– Предлагаю себя! – подтвердила Анна. – Я и семилетку закончила, и по кровям – казачка без подмесу!
– Ты ба, Анютка, собе в другом месте предлагала, – громко пристыдил Тихон Маркяныч. – Гля, скольки казаков!
Что тут началось! И ухмылки, и смех, и откровенные циничные замечания, и пересвист, и улюлюканье!
Анна повременила, не опуская высоко поднятой головы. Ждала. Ей как будто доставляло удовольствие стоять перед негодующими земляками, идти всему и всем наперекор. Когда же Мелентьеву с большим трудом удалось угомонить сход, она лихометно пообещала:
– Не хотите – и черт с вами! Пожалеете! Я хорошенько запомнила, кто тут славил меня….
Переводчик снова взобрался на паперть, что-то сказал, кивнув в сторону автомашины. Мелентьев беспокойно зачастил:
– Я упустил одну деталь. Староста будет одновременно и хуторским атаманом. Так будет верней налаживать работу и возрождать казачьи традиции… Герр Штайгер не может больше ждать! Пять минут на размышление. Если у вас нет подходящей кандидатуры, мы сами назначим старосту.
Напряженно зароились голоса. Старики о чем-то заспорили. Тихон Маркяныч отмахивался увечной рукой, упрямился:
– Нет! Ишо чего! Нашли крайнего…
Но вот, опершись на посох, на паперть взобрался Афанасий Лукич Скиданов. Выглянувшее из-за облака солнце ярко осветило его сгорбленную фигуру, чернобородое, крючконосое лицо. Старец стукнул палкой, требуя внимания, и густым басом пророкотал:
– Люди