не менее пристально, однако их лица сияли уверенностью, непоколебимой целеустремленностью новообращенных. Упрекнуть их в неверном выборе и в голову бы никому не пришло.
Когда Ульдиссиан поравнялся с главой городского совета, Раонет вновь склонил голову, и сын Диомеда кивнул старику в ответ. Оба хранили молчание: слов здесь больше не требовалось. На ходу Мендельн исподволь пригляделся к предводителю тораджан. Да, Раонет был персоной весьма, весьма интересной: тени умерших так и клубились вокруг него, но кто это, родные, или враги – разбираться в том не было ни времени, ни нужды. Главное – их количество, свидетельство недюжинной силы воли и личного обаяния. Следовало полагать, согласившись по примеру множества горожан принять сокрытый в нем дар, Раонет быстро сделался бы одним из самых многообещающих среди Ульдиссиановых учеников.
«Однако с нами он не пошел… и это, пожалуй, к лучшему, – рассудил младший из Диомедовых сыновей. – Привыкший к первенству, Раонет вряд ли смирился бы с необходимостью повиноваться».
Толпа впереди расступалась и расступалась. Единства чувств не было даже среди солдат: одни смотрели на идущих с откровенным недоверием, другие – с огромным любопытством.
«Число наше будет расти, – вдруг осенило Мендельна, да и Ульдиссиан это тоже, скорее всего, понимал. – Число наше вырастет еще до того, как эти толпы останутся позади. А за ночь наверняка еще многие выскользнут из города и присоединятся к лагерю за городской стеной».
Следовало полагать, все понесенные сегодня потери не просто восполнятся – восполнятся десятикратно.
– Сколько же их, – пробормотал Мендельн.
– Да… сколько же их, – откликнулся Ульдиссиан.
В эту минуту братья, сколь бы ни изменился каждый, понимали друг друга с полуслова. Видя, как идет в рост начатое Ульдиссианом, оба сознавали: каждый новый день приведет в их ряды еще многих и многих.
Сознавали оба и то, что всех этих новых живых душ вполне может оказаться мало… что все, кто идет за ними сейчас, и все, кто примкнет к ним после, в итоге могут просто погибнуть.
Глава четвертая
Видимых глазу изъянов Пророк не имел – ни единого. Приверженцам он казался невообразимо юным, однако ж мудростью речей превосходил любого из древних мыслителей. Голос его звучал, точно нежная музыка. Лицо юноши, едва-едва распрощавшегося с порой детства, не оскверняло ни единой щетинки. Удостоившиеся увидеть его вблизи неизменно сохраняли в памяти его миловидные, граничащие с прекрасным черты, однако описывали их всяк по-своему, сообразно собственным вкусам. Сходились все на одном – на том, что кудри Пророка, волнами ниспадавшие много ниже плеч, золотятся, точно само солнце, а глаза сияют небесной синью пополам с серебром.
Телом Пророк был гибок и мускулист, под стать акробату или танцору. Двигался он с изяществом, недоступным самой гибкой из кошек, носил белые с серебром ризы Собора Света, а обувался в сандалии.
Только что окончивший проповедь, в