никто не понимал, кроме психотерапевта, с которым Берг говорил через свой браслет связи. Тот ждал его на Земле для полноценной терапии.
– Вы понимаете, что сами заставляете себя хромать? – спрашивал у него мужчина, изучив медицинскую карту.
– А вы понимаете, что кроме этой хромоты ничего не осталось от человека, получившего это ранение? – скучающим голосом отвечал ему Берг.
Его почему-то не цепляли разговоры с психотерапевтом. Они казались ему скучной обязанностью говорить очевидные вещи, которые имели слишком мало значения.
– Мне, правда, все равно, – говорил он психотерапевту, удивляющемуся его равнодушию. – Все это было будто не со мной. Не меня насиловали там в подвале, не мне выбивали зубы, зато именно я помогал Дориану Форду спасать Виту. Я отдавал Ирону свою кровь, и, черт вас всех подери, я счастлив знать, что они от вас съебались, и сейчас меня волнуют Оливер и Карин, а не что-то там из чужой прошлой жизни, понимаете?
Психотерапевт его то ли не понимал, то ли, наоборот, понимал, но не верил, что все так просто, и снова и снова пытался задеть в Берге то гнев, то ревность, то обиду, которых тот в себе не находил.
О насилии над собственным телом он бы даже не вспомнил, если бы не необходимость лечить порванную Черепахами задницу, а вот выбитые зубы ему вставили, рану в боку обработали так, что и шрама уже не осталось: только светлое пятно, напоминающее Бергу про Финрера, судьба которого его волновала больше всего.
Тот потерял слишком много крови и был явно в тяжелом состоянии, если его сразу эвакуировали на Землю на каком-то скоростном корабле в медицинской капсуле. Его тяжелое состояние не давало Бергу покоя, а вот то, что у него самого работала одна лишь почка и та недостаточно, совсем его не волновало. Ему уже начали готовить почку для пересадки по его генетическому коду. Он это понял и махнул рукой, прекрасно понимая, что при всем своем желании не сможет нарушить диеты в таких условиях. Он, правда, не считал это проблемой и даже родителям-врачам ничего не говорил.
– Я в порядке, – сказал он маме, когда ему разрешили не только писать, но и звонить. – Сейчас я на Землю, а потом домой, ну когда закончат со всеми экспертизами и расследованиями. Меня еще должны признать вменяемым, но мне тут говорят, что беспокоиться не о чем.
– А ты надолго домой? – спрашивала его мама, привыкшая, что он на Майкане почти не бывает.
– Навсегда. Я подал в отставку, – сказал он ей и все равно не почувствовал ничего, кроме осознания, что эта служба не для него.
– Берг, что случилось? – испуганно спрашивала она, хотя понимала, что он вряд ли имеет право что-то рассказывать, но ей всегда казалось, что ее сын так любит летать, что никогда от этого не откажется, а Берг улыбался и честно отвечал, честно, как никогда прежде.
– Все хорошо, мам, я просто больше не хочу летать.
– А чего ты хочешь? – тихо спросила женщина, боясь услышать безжизненное «ничего», но Берг улыбался, и она слышала это по его голосу.
– Кажется,