достопримечательности, и гид скучно, без былого пристрастия аджепсукайцев рассказал о ней. Не обнаружила пристрастия и публика. «Конечно, яма Худимижа не Тадж-Махал и не Голубая мечеть, яма есть яма, – подумал Сайме, – но все же жаль, что с ее забвением могут умереть навеянные вокруг предания, оскудеет без их красоты мир».
Сославшись на желание посмотреть старую адыгейскую саклю, он оставил ученых и, пройдя два переулка, вступил во двор, в котором родился. Отчий дом, покосившийся под бременем лет, касался замшелыми стенами и съехавшей крышей зарослей бурьяна. Сарай перед огородом вопил разверзшейся стеной, над которой, как жидкий чуб, свисал клок прогнившего камыша. За ним возвышалась гряда акаций. К изумлению Саймса, около сотни ворон, высиживающих на них потомство, едва он открыл калитку, как от пальбы, с тревожным криком взмыли в воздух. Происшедшее потом превзошло все его ожидания. Птицы смерчем закружили над ним и вокруг. Большой черный ворон, сложив крылья, бросился на голову. За ним последовали и другие. Пораженный агрессивностью птиц, Сайме закрыл лицо руками, метнулся в дом. В нем было темно и сыро, пахло плесенью. Он перевёл дыхание.
– Я знал, что ты обязательно придешь. С возвращением, Апшемафов! – обожгли спину и затылок чьи-то слова.
Сайме вздрогнул и повернулся. В темном углу на старой скамье сидел Неджет. Они встретились в полумраке глазами, и Джордж, молча признав поражение, попятился к двери. Он быстро пошел по улице, как тогда, после убийства Хатуковых, торопясь покинуть Аджепсукай, стараясь уйти от себя – человека, который убил, не сохранил имени, пришел вором в отчий дом, наказанного родиной гневом воронья, его же любовью к ней.
Неджет нашел Саймса за аулом. Он сидел на кряже, брошенном в поле, свесив голову на грудь и тяжело дыша.
– Что ж ты сбежал? – поинтересовался Неджет.
– От себя не сбежать, – ответил Сайме.
– Возмездия боишься?
– Раньше боялся, теперь – нет.
Старик присел рядом.
– Почему вороны напали на меня? – глухо спросил его Сайме.
– Вороны-то? – неторопливо ответил Неджет. – Это старая история. После смерти Сталина твой отец вернулся в аул. Жадный до работы и порядка был человек. И вот в такую же весеннюю пору срубил в огороде несколько акаций, гнезда вороньи разорил. Потом ему всегда по весне не было покоя от них.
– Но при чем здесь я?
– Для ворон эти годы, что дни, обиду хорошо помнят. За отца тебя приняли, очень похож стал.
– Все равно, как-то странно, – ощутив спазм в горле, провел по нему рукой Сайме.
Скатившись с гор, прокравшись меж лесов, перелесков, подул свежий ветер. Он убрал с его лица мертвенную бледность, чуть ободрил.
– Живут ли в Аджепсукае Хатуковы? – задумчиво, издалека того мира, куда ушел по их вине, спросил Сайме.
– Живут, но не те, которых ты помнишь. Их дети, – уточнил Неджет, – Из пяти братьев в живых не осталось никого. Трех, сказывают, ты порешил, двух других-наши, когда немцев с гор обратно