отпуска. Он завтра исчезнет.
Папкин передал ей бутылочку.
Толик нахмурился, зачмокал; Мамкин приподняла донышко пальцем, чтобы молоко закачивалось быстрее.
Папкин отвернулся.
– Нет, ты смотри, – пропела Мамкин, и в ее пении было больше истерики, чем в смехе. – Это твоя работа. Ты нашел фасилитатора.
– Я найду его снова, – в сотый раз пообещал Папкин.
– Ищи сколько влезет. Скоро ты будешь свободен. Не надо ходить в садик, нянчиться…
– Заткнулась бы ты.
– Сука.
Папкин сжал кулаки. Мамкин довольно улыбнулась.
Толик, прощально чавкая, отвалился от бутылочки. Мамкин машинально оценила, сколько он выпил.
– Умница, – похвалила она: тоже автоматически. – Ложись, отдыхай.
Папкин ущипнул себя за руку. Он много раз читал, что так полагается делать в различных сомнительных ситуациях. В момент щипка он некоторым образом следил за собой со стороны.
«Что я ерундой занимаюсь?»
Он пригляделся к стенам, углам, затененным нишам. Ему казалось, что он сумеет уловить нечто – движение воздуха, вибрацию, скользкую тень. Где-то прячется живой насос. Иначе куда все девается?
– Сходи в аптеку, – приказала Мамкин, поправлявшая Толику одеяло. – Купи побольше ваты, бинтов. Что-нибудь от боли, но не анальгин, покрепче. Йод у нас есть.
– Что это ты надумала?
– Я надумала? Это ты не додумал. Нам гарантировали статус кво.
– Сам знаю, не глупея тебя. Он не уточнил, на какой момент.
– Узнаешь в ближайшем будущем.
– Меня смущает слово «будущее».
– Тебя ничего не смущает. Водку жрешь, сволочь, с утра до вечера, а я крутись.
9
Папкин метнулся к окну. Мамкин так орала, что он боялся свидетелей с улицы. Действительно, под окнами остановились две чинные дамы. Какая-то часть Папкина, назвавшего про себя их дамами, привычно позлорадствовала: определение было формальным, поверхностным.
– Помоги же ему! – прохрипела Мамкин.
Папкин не шевельнулся.
– Расслабься, – процедил он ледяным голосом. – Он справится, можешь не волноваться. Этот не пропадет.
Он продолжал смотреть в окно. За спиной раздавалось настойчивое хлюпанье; Мамкин взрыкивала, то и дело срываясь на пронзительный визг.
Папкин взглянул лишь однажды и больше не пытался. Он успел заметить половину Толика, который отталкивался ручками и забирался в окровавленную Мамкин. Толик молчал, глаза его были крепко зажмурены. Он был мокрый, фиолетового цвета, весь в складках.
– Подтолкни же, – взывала Мамкин. – Сейчас голова пойдет!
Папкин молчал.
Толик сделал отчаянный рывок. Головка по уши втянулась в промежность. Кожа Мамкин натянулась и лопнула. Не глядя, та протянула руку и принялась пальцами уминать осклизлое темечко.
– Все? – осведомился Папкин. К двум дурам подошла третья; все трое с любопытством поглядывали на окно, в котором торчал окаменевший Папкин.
– Ай! Ай! – закричала Мамкин.
Тряпки