у него был усталым, подавленным, как будто он устал бороться и признавал свое поражение. Да, Корделию часто раздражало упрямство Алистера, но слышать этот безнадежный голос было намного тяжелее.
– Если кто-то и злится на тебя, то вовсе не из-за поступков твоего отца, – услышала она голос Джеймса. – Только за то, что ты сам говорил и делал.
– Я же пытался извиниться, пытался стать другим, – ответил Алистер, и Корделия, несмотря на разделявшую их дверь, поняла, что его голос дрожит. – Как я могу исправить содеянное, если никто не позволяет мне?
В голосе Джеймса прозвучало искреннее сочувствие.
– Ты должен дать людям время, Алистер, – сказал он. – У всех нас есть недостатки, никто не ждет от других абсолютного совершенства. Но если ты причиняешь людям боль, будь готов к тому, что они испытывают гнев. Ты оскорбил человека и отнял у него покой, и ненависть – это естественная реакция на происшедшее. Она не может угаснуть так быстро, как бы тебе ни хотелось этого.
Алистер помолчал некоторое время, потом неуверенно заговорил:
– Джеймс, скажи мне… А он не…
Раздался глухой стук, как будто что-то упало, потом послышался знакомый звук – Элиаса тошнило. Корделия услышала, что Алистер просит Джеймса уйти, говорит, что он справится сам. Не зная, что делать дальше, Корделия тихо отошла от двери и вернулась в бальный зал.
Свадебный обед был в разгаре. Корделия заметила, что «Веселые Разбойники» встали из-за стола, расхаживали по залу, здоровались с гостями, принимали поздравления от имени новобрачных. Вокруг Мэтью и Анны собралась группа молодежи, откуда время от времени доносились взрывы смеха; Уилл услаждал слух важных гостей длинным и сильно приукрашенным пересказом какого-то романа Диккенса.
Корделия прислонилась к стене. Она знала, что друзья стараются ради Джеймса, но не только. Они прикладывали усилия и ради нее тоже; они отвлекали людей, занимали их разговорами, чтобы заставить их хотя бы временно забыть о происшествии с Элиасом. Да, к счастью, ей не пришлось справляться со всем этим одной.
Она вошла в зал, и гости один за другим начали подходить к ней, со всех сторон сыпались поздравления. Струнный квартет исполнял негромкую мелодию; гости закончили с едой, мужчины принялись за портвейн, а женщины – за миндальный ликер. Евгения и Ариадна играли с Алексом. Мэтью запел, а Люси с Томасом, судя по их встревоженным лицам, пытались его остановить. Шарлотта бросила на них быстрый взгляд. Корделия невольно задала себе вопрос: интересно, что думает Шарлотта о своем младшем сыне, о его богемных привычках, о каком-то внутреннем конфликте, который не давал ему покоя, о том, что он никогда не бывал безмятежным и довольным собой, как другие, – только слишком печальным или слишком радостным.
Потом она подумала о собственной матери. Сона встала из-за стола и оживленно беседовала с Идой Роузвэйн и Лилиан Хайсмит с таким видом, будто ничего не произошло. Корделия поняла, что именно этим и занималась ее мать всю замужнюю жизнь: стараясь забыть об