выходил из комнаты, к тому же весь в слезах. Ну, хорошо, обещаю, что не буду разговаривать, но это не значит, что я обещаю над ним не смеяться.
Бедняжка! Жизнерадостность изменила ей лишь за неделю до смерти, а муж ее все время упрямо – нет, яростно – настаивал, что здоровье жены с каждым днем улучшается. Когда Кеннет сообщил хозяину, что на этой стадии болезни лечение более не оказывает никакого действия и нет нужды вводить его в новые расходы, Хиндли ответил:
– Я и так знаю, что нет нужды; она здорова – и ни к чему ей ваше лечение! У нее никогда не было чахотки. Был жар и прошел. Пульс у Франсес такой же ровный, как у меня. И лихорадочного румянца нет.
Жене он говорил то же самое, и, кажется, она ему верила. Но однажды вечером, когда она склонилась к нему на плечо и стала говорить, что завтра попытается встать с постели, у нее случился приступ кашля – совсем легкий. Хиндли поднял жену, она обвила его шею руками, и тут в лице ее что-то переменилось, и она умерла.
Как предсказала девочка, малыш Гэртон полностью перешел на мое попечение. Мистер Эрншо, видя, что мальчик здоров, и никогда не слыша его плача, был доволен – во всяком случае, доволен тем, что касалось младенца. Что же до самого хозяина, то он пребывал в отчаянии. Но его скорбь не искала выхода в жалобах и сетованиях. Он не плакал и не молился. Он богохульствовал – осыпал проклятиями бога и людей, предавался безрассудному разгулу. Слуги не стали долго терпеть его гадкие, деспотичные замашки, и в доме остались только я и Джозеф. Я – потому что не могла покинуть своего подопечного, а кроме того, знаете, я ведь Хиндли молочная сестра, и мне было легче, чем людям посторонним, извинить его поведение. А Джозеф остался, чтобы стращать арендаторов и работников на ферме, и еще потому, что любит быть там, где много зла, а значит, можно донимать грешников упреками.
Дурная жизнь и дурная компания стали хорошеньким примером для Кэтрин и Хитклифа. Хиндли обращался с мальчиком так, что на его месте и святой сделался бы чертом. Но, честно говоря, мне казалось, что в то время парень и вправду был одержим чем-то дьявольским. Он со злорадством наблюдал, как Хиндли опускается все ниже, как далек он от покаяния, и с каждым днем сам становился все угрюмее и нелюдимее. Мне не хватит слов передать, какая адская атмосфера царила в доме. Викарий перестал у нас бывать, и в конце концов все приличные соседи обходили наш дом стороной, кроме разве что Эдварда Линтона – он навещал мисс Кэти. В пятнадцать лет Кэти была королевой здешних мест, никто не мог с ней сравниться. Но сколь высокомерным и своенравным созданием она выросла! Признаюсь, она перестала мне нравиться, когда вышла из детского возраста, и я часто, к ее неудовольствию, пыталась унять ее заносчивость, однако должна сказать, что Кэти на меня не обижалась. У нее была удивительная способность не отступаться от старых привязанностей – даже Хитклиф оставался ей все так же дорог, как раньше, а молодой Линтон, при всем его превосходстве, едва ли мог произвести на нее такое же глубокое впечатление. Линтон – это мой покойный хозяин, вон над камином его портрет. Когда-то он