звали Ианта Патрину.
– Звали? – переспросила я прежде, чем сообразила, насколько бестактно это прозвучит, и уже собралась извиниться, когда профессор всё-таки ответил:
– Не всем студентам удается совладать с даром, если он оказывается слишком велик. У Ианты не вышло, а огонь ошибок не прощает, – помолчав, сказал он и отстегнул от пояса золоченую флягу. – Помните об этом, миз Доро. Не бывает слишком хорошего самоконтроля, не бывает слишком много знаний, не бывает… – профессор запнулся и глотнул из фляги. Запах вина усилился. – Уже все?
Я запоздало поняла, что руки снова повинуются мне, и поскорее убрала их от накопителя.
– Это второй раз за день, – невесть зачем попыталась оправдаться я, словно после феерического представления в приемной комиссии профессор тоже ждал, что я расплавлю и трубы, и печи, и накопитель в придачу, и теперь чувствовал такое же необъяснимое и неуместное разочарование, что и я сама.
– Разумеется, – равнодушно кивнул он, и я почувствовала себя на редкость глупо. – Я провожу вас до общежитий. Вы поняли принцип?
Поняла. Отсвечивать дозволялось только огнем в печах, а бояться предлагалось собственной тени и ещё немножко – судьбы некой Ианты Патрину, хоть мне так и не рассказали, что же с ней произошло.
– Поняла, профессор Биант, – смиренно отозвалась я и приняла галантно поданную руку.
Про Ианту явно следовало расспросить кого-то другого. У профессора фляга уже опустела.
У моей новой соседки по комнате фляги не было вовсе. Зато у нее имелся тепленький свёрток с домашним пирогом. В придачу шли круглые от испуга и удивления глаза – темно-карие, как у большинства магов земли, – растерянное выражение лица и готовность пожертвовать даже пресловутым пирогом, лишь бы найти, за кого зацепиться.
Маги земли в принципе плохо переносили резкие перемены в жизни. Внезапный переезд, незнакомое окружение и отсутствие близких людей рядом моментально выбивали у них почву из-под ног. Нужно быть магом земли, чтобы понять, насколько это страшно.
Мое показное дружелюбие вызвало у новой соседки неприкрытый вздох облегчения. Ее пирог вызвал у меня дружелюбие уже искреннее, и мы быстро нашли общий язык.
Соседку звали Хемайон Самарас. Она и впрямь оказалась дочерью ремесленника – младшей, любимой и немного избалованной. Кроме нее в семье было двое сыновей, тоже охотно включившихся в заботу о маленькой сестричке. Ей уже начали потихоньку присматривать жениха – всенепременно из хорошей семьи, доброго и работящего, – и внезапное пробуждение магического дара стало ударом что для Хемайон, что для ее родителей.
Которым, ко всему прочему, пришлось изыскивать способ спилить внушительную ель посреди мастерской, по возможности, не обрушив остатки кровли.
– Папа настаивал, чтобы я присмотрелась к его подмастерью, – смущённо рассказывала Хемайон, тут же заедая неприятные воспоминания пирогом. – А он… нет, он хороший, только…
– Не тот, – понимающе кивнула