как и распотрошённый на газете копчёный омуль.
– И что же в нём? – адресуя вопрос Бабру, осторожно поинтересовался Андрей.
– А я почём знаю? – вопросом на вопрос ответил майор. – Вот Ефимыч, дрыть его, сам мне этот тайничок выдал, он и знает, что там! А мне-то откуда знать?!
Забывшись, майор при этом попытался пожать могучими плечами, но тут же скривился от боли в ране.
– Вдруг там что ценное! Может, бриллианты-камешки! – не без ёрничества продолжил Бабр. – Как без понятых-то! Нельзя! К тому же, Андрей Казимирыч, я сам тебя дознавателем в этом деле назначил. Тебе и банковать!
Пришлось действовать по всей законной форме. Впрочем, Андрей именно за это всегда и ратовал. На глазах у понятых и свидетелей Сташевич вытряхнул из кисета его содержимое.
На ладонь капитана выскользнул небольшой увесистый овал…
– Камея?! – не без разочарования удивился Андрей. Честно говоря, он надеялся увидеть что-нибудь более эффектное.
А про себя возмутился: понятно было, если бы здесь оказался какой-нибудь крупный бриллиант. Что-нибудь вроде коллинзовского «Лунного камня»38 или, на худой конец, горсть крупных необработанных алмазов. Чёрт их дери, самоцветов! Ну ладно – самородок! Ну, золотой песок! Хотя! Весу в этом золоте было бы не так уж и много! Но камея?! Не идиот же Гришаня, чтобы из-за такой малости брать на душу две жизни, к тому же одну из них детскую?
Изыскано-аристократичный тонкий женский профиль с царственной диадемой на голове был искусно вырезан из белоснежного, с прозрачными прожилками камня. Подкладом ему служил угольно-чёрный неизвестный минерал. Камея уже несколько минут лежала в раскрытой ладони Андрея, но тепла его руки не перенимала. Напротив, словно кусочек льда, она даже слегка морозила кожу.
– Что это? – спросил он дуэтом с Бабром, глядя в распухшее лицо Гришани.
– Призрафная камея! – прошлёпал разбитыми губами начпрод. И вдруг закричал, срываясь на истошный бабий визг: – Люди добрые! Не убивал! Машеньку деточку не убивал! И Лену не убивал! Христом Богом клянусь!
С костяным стуком врезавшись коленями в грязный пол камеры, Гришаня свалился с койки. Он вцепился в свои волосы, ставшие за прошедшие несколько часов уже почти седыми, и дико, по-звериному, завыл…
«Злой следователь» майор Бабр остался сидеть посреди камеры на своей табуретке. «Добрый» капитан Сташевич разместился на койке рядом с допрашиваемым начпродом. Морщась от боли в разбитых губах, Аполлинарий Ефимыч хлебал раскалённый чифирь из алюминиевой кружки. Не замечая жара, он обхватил казённую посуду как родную, двумя ладонями.
Гришаня давал показания. При этом начпрод безбожно шепелявил. Впрочем, понять его можно было вполне:
– Мы с Васяткой, с Поплавским то есть, в начале сорок пятого на фронте познакомились. Я в лейтенантах интендантской службы уже ходил, а его пару месяцев как призвали.