и чтобы не работать самой, Хиби только и надо было, что продолжать рожать детей. Тут я осознала, что этого не произойдет, потому что она мертва. Вся красота, очарование и незаработанные ею деньги – для нее все это закончилось навсегда. Я спросила себя, волнует ли это меня, и сразу же поняла, что нет. Я радовалась. Я испытывала облегчение. Я должна быть счастлива, потому что теперь мне надо было беспокоиться только о том, чтобы скрыть свои чувства от Джерри, и еще не выложить ему всю правду.
Я проехала последнюю пару миль и свернула на Ирвинг-роуд. Это была одна из тех улиц малоэтажной застройки, примерно столетнего возраста, где все дома совершенно одинаковы, из серого кирпича, с шиферными крышами, с фронтоном наверху и эркером внизу, никакой зелени, все здесь ужасно уродливо. Однажды, примерно год назад, я отвозила сюда маму в гости к подруге в Эджвер и показала ей дорогу к Хиби, пустую, не считая фургона доставки. Дом выглядел скучно-серым под моросящим дождем. Мама настолько не разбирается в современной жизни, что думает, будто все молодые супружеские пары живут в красивых отдельно стоящих домах в зеленом пригороде. «Он не слишком обеспечен, да? – спросила она. – На такой улице жили мои родители, когда я была маленькой. Конечно, мы пробыли там недолго. Мы переехали, когда мне было семь лет».
В это субботнее утро здесь пусто не было. У дома Джерри стояла толпа, заполнившая крохотный садик у дома и выплескивающаяся на тротуар – какие-то люди, вооруженные камерами и микрофонами, а среди них один-единственный полицейский. Я не сразу поняла, что это журналисты. Когда я остановилась у бордюра, так близко к дому, как смогла, репортеры и фотографы бросились к машине, и меня ослепила первая же вспышка. Я попыталась пробраться сквозь эту стаю, а они кричали мне в лицо: «Кто вы?» «Что вы здесь делаете?» «Вы сестра Хиби?»
Нормальная реакция – закрыть лицо, даже если нечего скрывать. Я взяла шарф, лежащий на сиденье рядом с газетой, попыталась прикрыть им рот и нос и вышла из машины. «Я всего лишь няня», – бросила я.
– Вы можете назвать себя другом семьи? – спросил кто-то.
– Если хотите, – ответила я, – но я ничего не знаю. – Мне бы очень хотелось поговорить с ними, сказать им правду о Хиби и Айворе Тэшеме, но я понимала, что это доставит мне лишь минутное удовольствие. А меня интересовала долгосрочная перспектива, и мне было необходимо помнить об этом. Я растолкала толпу и пробралась к калитке Джерри, отталкивая прочь камеры, которые они совали мне в лицо. – Прошу вас, позвольте мне подойти к двери.
Джерри, наверное, что-то услышал, потому что он открыл ее, как только я подошла. Камеры нацелились на него, вспышки слепили. Он схватил меня за руку и втащил в дом. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что дом содрогнулся.
– Где Джастин? – спросила я с подобающим озабоченным видом.
– Приезжала моя мать и забрала его к себе. Я чувствую себя виноватым. Ему следовало быть со мной. Но он просто ходит взад и вперед и повторяет «Джастин хочет мамочку»,