привозили с допросов под руки, некоторых приносили и бросали на пол, а кто-то совсем не возвращался.
Его вообще допрашивали как-то странно. У Сказочникова сложилось впечатление, что его ответы никого не интересуют и все с ним давно уже решено.
На допросы Сказочникова водили раз в два-три дня, обычно ближе к вечеру, и лейтенант (с 1935 года, когда в РККА были введены воинские звания, и по 1945 год звания в НКВД были на два ранга выше званий РККА. Например лейтенант НКВД соответствовал капитану РККА, сержант НКВД лейтенанту РККА), выполнивший свою дневную норму по зуботычинам и пинкам, откровенно скучал. Зевая, он или расхаживал по кабинету, как учитель, по два раза надиктовывая печатающему протокол допроса молодому сержанту свои вопросы и повторяя ответы Петра, или сидел, подперев кулаком подбородок и помешивая ложечкой в уже, наверное, десятом за день стакане чая.
Сержант, тот вообще в такие минуты откровенно клевал носом над своей машинкой.
– Скучно с вами, с наймитами, – сказал как-то разоткровенничавшийся лейтенант. – Все вы одинаковые. Сначала «не виноват я», «это какая-то ошибка», а потом «я осознал свою вину перед всем советским народом» и «готов понести суровое наказание». Тьфу. Вот бы нам сюда настоящего немецкого шпиона, матерого… Но опять эти олухи его упустили. Кстати, не записали мы с тобой, гражданин Сказочников, его приметы. Ну-ка давай, колись, – лейтенант постучал по стакану ложкой, и встрепенувшийся сержант передвинул каретку печатной машинки, демонстрируя готовность печатать.
На вокзале, в ожидании, когда к составу, перевозящему раскулаченных с юга украины, прицепят три вагона для перевозки заключенных, группу политических из Ворошилограда и области загнали в отстойник для скота.
– Там вам самое место, – ухмылялись конвоиры.
Просидев несколько часов под проливным дождем, он так и не смог согреться и уже в пути, лежа на верхнем ярусе нар, несколько раз просыпался от холода.
Это уже потом Петр научится спать буквально лежа в луже воды или в продуваемом насквозь бараке, и даже стоя на ледяном ветру в заменяющих карцер полузатопленных развалинах церкви, а пока он выжил, и то ладно. Как выжил в том Усть-Илимском «карцере», откуда в барак мало кто возвращался. Вот и с поезда на третий день сняли пять окоченевших трупов, а до станции назначения не доехала и вовсе треть заключенных. Впрочем, не лучше обстояли дела в теплушках, под завязку набитых раскулаченными. К концу пути там стало заметно свободнее. Кто-то умер в пути, а кто-то сдуру сиганул на ходу прямо в бескрайние снега, которые пассажиры этого поезда только и могли созерцать на протяжении последних дней.
Но не только холод косил людей налево и направо.
Голод. Он довершал черное дело, начатое матушкой зимой. Да, несмотря на начало октября, здесь на севере уже вступила в свои права настоящая зима.
С едой становилось все хуже и хуже. То ли заключенных выжило больше, чем рассчитывало лагерное начальство, то ли сквозь жирные пальцы начпрода просачивалось слишком