Господин Пиктурно?
– Да... Поговорите с ним.
– Прежде чем принести его в жертву, я попробую обратить его на путь истинный.
– Напрасный труд, этот человек должен погибнуть... Я сумею лучше вас устроить это дело. Мальчик влюблен в меня по уши и готов повиноваться мне беспрекословно, – прибавила еврейка, уходя обратно в кабачок. Эмма заглянула в окно.
Ее глазам предстала обширная комната с почерневшими стенами, на которых были развешаны плохие гравюры. Широкая выручка<$FКонторка с ящиком для хранения денег, касса.> да несколько столов и скамеек составляли всю ее меблировку. В углу за печкой сидел молодой человек лет двадцати и, по-видимому, дремал. Это был Юрий, один из самых ревностных помощников содержательницы кабачка. Перед выручкой, развалясь в старом ободранном кресле, сидел юноша с вьющимися черными волосами и не спускал глаз с прекрасной еврейки. Это был Владислав Пиктурно, студент Киевского университета, сын богатого польского землевладельца. Судя по наружности, он был человек робкий, застенчивый, даже апатичный.
Дверь медленно отворилась и на пороге показалась Эмма – Рахиль бросилась к ней навстречу.
– Пожалуйте, барин, – сказала она. – Что прикажете подать, рюмку вина или коньяку?
– Коньяку, – отвечала Эмма, садясь на скамейку у одного из столов.
– Кто это? – спросил Пиктурно у еврейки.
– Не знаю, – ответила она, – он никогда не бывал здесь.
– Ты лжешь! Это один из твоих обожателей... Как его зовут?
– Откуда же я знаю? Спросите у него сами.
– Вы, вероятно, студент здешнего университета? – обратился Пиктурно к мнимому молодому человеку.
– Нет, я в Киеве только проездом.
– Вы едете в Одессу?
– Да, в Одессу.
Наступила довольно продолжительная пауза. Рахиль собрала пустые бутылки и грязные стаканы и вышла из комнаты.
– Прелесть, что за женщина, не правда ли? – подмигнул студент в направлении двери.
– Эта еврейка?
– Ну да!
– Я совершенно равнодушно отношусь к женщинам, они мне давно надоели!
– Понимаю! Но времена Онегина и Печорин уже прошли. Наше поколение смотрит на женщин иначе и признает их созданиями низшей организации по сравнению с мужчинами.
– Вы забываете, что между женщинами есть своего рода хищницы, готовые растерзать вас с улыбкой на устах.
– Положим, что и так, но мы живем, любим и наслаждаемся жизнью, не помышляя о таких ужасных последствиях.
– Ну, стоит ли ради этого жить на свете?
– Заметно, что вы начитались Трентовского<$FПольский Шопенгауэр. (Примечание автора.)>.
– Я и в руки не брал ни одного из его сочинений.
– Почему же вы, в ваши годы, с таким равнодушием, даже с таким презрением относитесь к жизни?
– Потому что сознаю все ее ничтожество, – отвечала Эмма, – и вижу в ней лишь временное и утомительное странствование, нечто вроде чистилища. Назовите мне хоть одно наслаждение, которое не окупалось бы потом кровью или слезами нашего ближнего? Куда ни посмотришь – везде кража,