была неразличима. Но он знал, знал наверняка – это Маша!
Что ж, как говорится: «Милые ругаются – только тешатся!» Тешатся? Э-э, нет! Не тешатся они, скорее, адово отродье тешат. И хотя добро всегда побеждает зло, искусанный победитель порой пугливым становится. Будем помнить об этом.
Настенька
Жили-были дед Никифор да бабка Лукерья. И была у них… Нет, не была. Привёз сын Степан из города дочурку Настеньку на летние каникулы в родовой пятистенок! Настя, девочка городская, шести с половиною лет, поначалу дулась на отца, а прародителей и вовсе чуралась. Чуть что – крик, слёзы. А Степан улыбается, как не слышит. Дня не прошло – стал он в обратный путь собираться. «Пора мне, – говорит, – дел в городе, сам знаешь, отец, невпроворот. Не то, что здесь. Здесь лепота! Настюха пусть с вами поживёт, на молочке посвежеет!» Сказал, сел в машину – только его и видели.
Остались Никифор, Лукерья и Настенька втроём. Бабка внучке и молочко поднесёт, и яичко сварит – всё одно, не ест девчонка ничего, только в окошко глядит да слёзки вытирает. Дед смотрит с печи и хмурится: «Угомонись, Лукерья! Проголодается, сговорчивей станет». А бабка Настеньке улыбается, говорить с ней пробует, потом выпорхнет в сени, сядет на лавку и плачет от обиды и смущения. Так прошёл весь следующий день. Наступил вечер.
– Хочу смотреть телевизор! – заявила Настенька, нарушив сопливое молчание.
– Ох, беда-то! – всплеснула руками бабка. – Нету, милая, у нас этого телевизора. Был один да поломался давно. Антенна с крыши упала ещё прошлой весной, буря была…
Старуха хотела рассказать внучке про то, каким он был этот телевизор, как в дом попал по случаю окончания посевной. И то, как отличился её Никифор с бригадой – сам председатель подарил им этот телевизор! А ещё о том, как полдеревни собиралось по вечерам в их пяти стенах, толклись, курили и смотрели по очереди в экран. Тогда же Гагарин полетел в открытый космос, а когда вернулся, шёл по красной дорожке. И сам Хрущёв встретил его и обнял, как сына. Оба они стояли и плакали, а может, это только казалось, уж больно в избе накурено было.
– Хочу смотреть телевизор! – повторила медным голоском Настенька.
– Никифор, своди Настюшу к Ельниковым, пусть поглядит там свой телевизор, а я им молочка передам, – затарахтела Лукерья.
Дед знал, спорить с бабкой не было никакого человеческого смысла. Хоть бы раз она отступилась – и-и, куды там! Никифор нежно любил свою Лукерью и во всём шёл ей навстречу, хотя частенько не считал её правой, а своё соглашательство – правильным. На дворе уже стемнело. Взял дед фонарик и повёл внучку к Ельниковым короткой дорогой через огороды.
– Ой! – вдруг вскрикнула Настенька. – Жжёт!
Дед обернулся и увидел, что девочка, засмотревшись на первые звёзды, забрела в заросли крапивы, хотела было рукой раздвинуть стебли, но обожглась и вскрикнула.
– Деда, больно! – Настя потёрла место ожога и вопросительно поглядела на Никифора.
– Ты, Настенька, не три, само пройдёт,