батогом и грозился, если он монашку не найдёт, самого его в проруби утопить.
Когда барин велел осушить пруд, чтобы выяснить окончательно, есть ли монашкино тело в водоёме, его людям и вовсе тяжко стало. И однажды между конюхом и кухаркой, коим больше всех доставалось плетей, состоялся тайный сговор.
На дне пруда помещик Пантелеймонов таки нашёл до неузнаваемости обглоданные рыбой останки женского тела в обрывках чёрного тряпья. Он ликовал!
– Бог шельму метит! – потирая ладони, приговаривал барин.
Предавая тело земле, он собственноручно вогнал длинный осиновый кол в её грудь, после чего приказал слугам, чтобы зарывали могилу.
С прудом было покончено, и помещик, довольный собой, наливал себе водки стакан за стаканом. Отобедав славно да матерком помянув грешную душу монашки, Сергей Иванович отправился почивать.
Ему не спалось, он ещё налил себе винца и со стаканом вышел на балкон.
Приняв на грудь очередную порцию алкоголя и опершись о балюстраду, Пантелеймонов приподнялся на цыпочки и застыл. Страх снова парализовал его тело: вытянутая чёрная тень быстро скользила по дороге, приближаясь к воротам поместья.
– Свят, свят, свят… – взмолился Сергей Иванович.
Монашка, покрытая с головой чёрным палантином, остановилась у ворот и, взявшись за кольцо, сильно постучала им о калитку.
Широко осенив себя крестом, помещик бросился обратно в комнату.
Захлопнув за собой дверь, перепуганный насмерть барин дрожащими руками закрыл задвижку и плотно задёрнул шторы.
– Не-е-ет, – протянул он, – этого не может быть. Чур-чур-чур меня.
Снова наложив на себя крест и отпрянув от окна, Пантелеймонов поспешил к кровати.
Задув свечу, он зарылся в одеяла с головой и молился, одновременно с этим прислушиваясь к звукам, доносившимся снизу, да в силу сильного опьянения так и уснул, скованный страхом.
А поутру барыня поведала ему ужасную весть: монашка появилась в доме и, до полусмерти пугая его отпрысков, ходила по их комнатам, манила к себе и пела им колыбельные песни.
Прислуга также была перепугана визитом монашки и божилась помещику, что видела, как женщина в чёрных одеждах бродит по длинным коридорам и заглядывает в комнаты.
КУХАРКА ГЛАФИРА
Конюх Филипп по приказу помещика порол кухарку Глашку, как и других особ женского полу, за сходство с монашкой – уже не в первый раз.
С каждым взмахом розог его сердце сжималось от жалости к ней, и он, сам многократно побывавший под нещадной поркой помещика, сопереживал бедной бабе, но всё, чем мог помочь, – лишь незаметно для стороннего глаза ослабить руку, опуская на бабью спину прут.
Глашка поначалу вскрикивала, а потом впала в беспамятство, перестав кричать, и только вздрагивала всем телом от каждого удара.
«Ещё немного, и всё – её душа покинет тело», – подумал Филипп и, посмотрев