вовсе не напоминает мне о вечности, Боге, тщете всего сущего и еще о сотне вещей, как герою романа Орхана Памука. Это обычный, серее серого, подмосковный снег, от жемчужного до маренго там, куда не достает свет от ярких фонарей больничного забора.
На прикроватной тумбочке лежит сборник Льва Толстого с любимым рассказом «Смерть Ивана Ильича». Каждый раз, доходя до момента, когда сослуживец покойного поправляет ему одежду, и труп издает громкий звук, я ужасаюсь безобразности и неприглядности смерти. Или в «Казаках», когда друг главного героя отгоняет заскорузлыми пальцами мотыльков от лампы, приговаривая: «Дура! Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много».
Вчера, ближе к обеду, в отделении крикнули: «Пять человек ящики таскать!», и вскоре небольшая «телевизионная» комната наполнилась картонными коробками из-под молдавских вин, загадочных продуктов под маркой «Невская сушка», явно очень тяжелыми и тщательно перевязанными капроновыми веревками.
Больные столпились у ящиков, гадая, что там может быть внутри. Медсестры принесли ножницы и, выгнав больных, поскольку ножницы колюще-режущий и, следовательно, опасный предмет в клинике для душевнобольных преступников, быстро разрезали веревки и принялись доставать из ящиков пачки книг и раскладывать их на полу. Это было сокровище. Для меня.
Сотни книг в разнообразных переплетах, с позолотой, красные с серебряным тиснением, многообещающие собрания сочинений: зеленые – Тургенева, голубоватые – Чехова, матерчатые лиловые тома Дюма и Дрюона, дымчато-лазоревый – Есенин и темно-синий – первый советский Мандельштам, настоящий клад. Самые бойкие больные, когда персонал спрятал ножницы, принялись перебирать книжки, сортируя их то ли по размеру, то ли по цветам переплетов, и откладывать себе понравившиеся. Я, не задаваясь мыслью, откуда все это богатство, погрузился в рассматривание и перекладывание книг, пытаясь понять, что мне взять. Хранить в тумбочке можно только одну. Так что выбор был делом важным. Перебрав сотню книг, я отложил «Три мушкетера» Дюма и томик Льва Толстого. Подумав немного, вернул развлекательного и легкого Дюма, остановился на яснополянском графе.
Весь вечер, после ужина, подвинувшись поближе к окну, из рамы которого немилосердно дуло (но лучше холод, чем вонь), читаю, время от времени глядя поверх обложки на падающий снег. К ночи снег так завалил окно снаружи, что в крохотном боксе палаты стало тепло: ветер уже не так задувал с улицы.
Затем, после очередного окрика постовой медсестры, я кладу томик на тумбочку, скоро и легко засыпаю. Снится, что с женой бреду в резиновых сапогах по песчаному берегу вдоль реки. Вода в реке прозрачная настолько, что видно каменистое дно с разноцветными камнями, поросшими длинными спутанными зеленовато-бурыми водорослями. Из-за поворота реки вверху по течению показывается удлиненное тело. Сначала я думаю, что это огромный сом. Но животное приближается, и я вижу голову, очень похожую на голову китайского дракона с миниатюры, которую я когда-то разглядел в книжке, но она, в отличие от миниатюры, как-то