летней ночью. – И все лишь цацки на этом свете – матрешки, неваляшки, ваньки-встаньки. И тот дурак, кто вздумал жизнь и душу отдать за детскую лошадку и качели, как принцип, как идею. Качаться надо, покуда есть, и больше ничего…
– А после что? – подумав и помолчав немного, в теплую тьму пуская экономно сигаретный дым, как сливки в кофе, спросил брат Алексей. В ту пору уже безработный.
– А после трещотка будет… что-то новое… свисток, фонарик и тельняшка, например… Тогда свистеть, юлой крутиться и друзьям пускать в глаза солнечных зайцев в темном углу…
Стоит ли удивляться, что с такою феноменологией и такою герменевтикой учитель русского языка и литературы Александр Людвигович Непокоев имел у старшеклассников и старшеклассниц успех просто оглушительный. Но столь мелкими и незначительными масштабы оставались не слишком долго. Время, сама эпоха требовали обоснования беспечности, стрекозьей легкости бытия. Долой Крылова, а заодно и Достоевского, Толстого, и Сталина, и Кагановича, и Берию, всю эту невыносимую серьезность и принципиальность, которой задолбал совок. Пусть будут только брови Брежнева, но исключительно и только как парочка сползающихся и расползающихся брюхатых гусениц, будущих куколок-жирняг, из которых рано или поздно выпорхнут бабочки-пересмешницы, прекрасные, как сон-трава, сестры анютиных глазок и братья львиного зева.
И вот уже Саша, Александр Людвигович оказывается на радио. Кто-то из родителей его учеников привел, рекомендовал учителя-новатора. Формат какой-то тусклый, но модный в ту эпоху, круглый стол со звонками в редакцию и сообщениями на пейджер, беседа о принципах и методах преподавания в школе вообще и русского языка и литературы в частности. И его, беспонтовый, тупой, колхозный, превратил Непокоев в свой бенефис. Телефон надрывался, а пейджер плавился. После чего отбоя от приглашений уже не было. И не на общие какие-то столы, а собственные авторские программы и делать, и вести.
Все получалось с той поры, все шло путем, по нарастающей. И лишь одно картину портило, чернило, тень наводило на уголок, на самый краешек широкого холста с прекрасной, дух захватывающей перспективой. Цепочка эпизодов старой жизни, которую, подобно прочим разным имевшим место, случившимся до судьбоносного ка-зэ, переключения потоков и перестройки организма, никак не удавалось удалить из памяти и кармы. Избавить счастливый новый метаболизм от неприятного осадка таких, казалось бы, недолгих, сиюминутных и незначительных по сути накоплений прошлого. А все из-за того, что преследовали Александра Людвиговича вовсе не слова или поступки той бросовой эпохи, что без следа, сами собою обычно растворяются в лазоревой заре грядущего, но вещество, самопроизвольного растворения и разложения которого природа никак Непокоеву А. Л. не обещала. Не сулила избавить навсегда и насовсем от биологического материала. Продукта с явными генетическими следами самого Александра Людвиговича. Попросту говоря, от его дочери. Александры Александровны. Саши.
Такое