свой было поверила,
Да вот сил души не измерила,
А талант у слабых не жилец, увы,
И надеждой мне – только Бог да вы.
Окрестите меня, батюшка…
Жизнь в безверии, как сожженный стих,
Окрестите меня, батюшка,
Бог – последняя из всех вер моих.
Ее бил озноб, зубы лязгали, и, уже почти теряя сознание, она увидела указатель с надписями по-эстонски и по-русски: «Куремяэ», «Пюхтецкий монастырь». Заставив себя идти дальше, она брела, как побитая и изможденная бродячая собака. И когда услышала звон колоколов и сквозь прибалтийский мокрый сумрак увидела мерцание позолоты церковных куполов, упала, обессиленная, в грязь.
Согбенный старец протянул ей худую руку. Она, очнувшись от обморока, увидела над собой большую черную птицу, которая постепенно, раздвигая сумрак, превращалась в человека. Казалось, вместо лица у него был клочок яркого света. Как солнце, отраженное в колодце. Он поднял ее и жестом позвал за собой. Она послушно последовала за ним.
Старец был нем. Ей показалось, что когда-то она видела его во сне. Сон был нестрашным, сон был вещим. Ощущение уже виденного ранее не покидало ее и тогда, когда они вошли на территорию монастыря и кованые ворота стали медленно закрываться за ее спиной.
В храме шла служба. Пели чисто, красиво и поднебесно. Было много-много монахинь. И у всех – бледные иконописные лица. Как вспышка во мраке сознания: «Я это уже видела. Может, это кадр из прошлой жизни?» Мерцали свечи, и глаза святых умоляли успокоиться. К ней подошла статная женщина с суровым ликом и спросила, зачем она здесь.
– Я не знаю, – прошептала гостья и увидела, как церковный свод пошел кругом, блистая позолотой, хоровод свечных огней увлек ее. Ангелы спорхнули с фресок и закачали пришлую пушинкой на белых облачных крыльях.
А потом с алтаря сошел немой старец и вдруг обернулся молодым мужчиной. Таким красивым, что можно было потерять дар речи. Но что удивительно, она не испытывала тех чувств и желаний, какие раньше ощущала при виде красивых мужчин.
«Я хочу, чтобы ты любил меня».
«Я и так люблю тебя, ты ведь мое дитя». – Он улыбался ей, и лицо Его лучилось добротой и светом.
«А… Я поняла, кто Ты. Со мной происходит чудо. А скажи мне… Если я Твое дитя, а Ты всемогущ, почему Ты допустил, чтобы я страдала всю жизнь? Потому что есть любимые дети, а есть нелюбимые, да? Я нелюбимое чадо?»
«Ты одно из самых лучших моих творений. Как я могу не любить тебя?»
«Тогда еще больше не понимаю…»
«…У родителей двое детей: один – нормальный, а другой – калека. Обоих они породили, обоих любят, но перед тем, кто убог, чувствуют свою вину и потому изо всех сил стараются сделать его жизнь лучше и этим оправдать себя хоть как-то за то, что он ущербный. А с того, кому все дано, и спрос больше, и ноша тяжелей, и надежды весомей…»
«А, так все крутые – дети-уроды?»
Он усмехнулся:
«Нет, не все. Есть люди, идущие абсолютно правильным путем, им воздается при жизни!»
«Мне не нужно воздаяний. Я бы хотела быть