рассказывали, что тетя Пастор, бабушка Марты, на галерее чистила фрак дяди Мюнцера, потому что фрак дома остался, там он никому не нужен, солдаты берут только теплую одежду, потому что там очень холодно. А мама Марты, выходит, не мерзнет, значит: дедушка слышал, недавно какой-то солдат приходил за ее летней одеждой. Я и у Аги пробовала спрашивать, но она не захотела говорить, сказала, ни к чему мне знать эти ужасы, у меня и так детство не очень-то счастливое. Тут Аги права: однажды, когда они сидели на галерее и думали, что я сплю, Юсти сказала Аги, что у разведенных родителей дети никогда не бывают счастливыми. Аги на это ответила, я и сейчас помню ее слова: несчастные дети бывают и у таких родителей, которые не разведены, и что ради меня она осталась бы с папой, хотя и не любила его.
А Юсти хорошо знает, что развестись им пришлось из-за бабушки Луйзы, которая никогда Аги не любила, так что если бы папа остался все-таки с Аги, то им даже жить было бы негде, потому что дом принадлежит бабушке, и вообще, если папа посмеет сделать не то, чего хочет бабушка Луйза, то она его лишит наследства, а папа этого не хочет, поэтому он всегда бабушку слушается. Я вот слушаюсь взрослых только потому, что не хочу, чтобы меня ругали, я этого терпеть не могу, но когда я вырасту и буду зарабатывать как фотокорреспондент, то что захочу, то и буду делать. Аги говорит, это правильно, но все же я должна слушаться своего мужа, даже если стану фотокорреспондентом. Мне кажется, англичанин-ариец не будет меня ругать, потому что англичане не такие нервные, они очень хорошо воспитаны. Сейчас заканчиваю, милый мой Дневничок, потому что у меня еще много всяких дел, надо еще вызубрить три французских неправильных глагола, а потом я хочу почитать Жюль Верна, «Дети капитана Гранта».
Спокойной ночи!
17 февраля 1944 года
Сегодня после обеда я была у Анико. Больше никого не было, только я. На полдник дали кофе и хлеб с маслом. Сначала мы стали было играть, но вдвоем играть скучно. Так что мы просто сидели и разговаривали. Родители Анико тоже были дома, и Анни все время убегала, чтобы их поцеловать. Не стану врать, милый мой Дневничок, я ей немножко завидовала, мне-то чаще всего нужно долго ехать на поезде, чтобы поцеловать Аги, да и к папе надо пройти по Главной улице целых два квартала, да и то если застану его дома. Я знаю, завидовать – это очень нехорошо, но тебе, Дневничок, я признаюсь: я много раз чувствовала, что завидую – иногда даже Аги завидую. Аги не раз это замечала, она говорит, когда я вырасту, то перестану завидовать. Аги мне объясняет, что не надо смотреть на тех, с кем вместе мы ходим в лицей, вот пошла бы, говорит, ты со мной на улицу Сачваи, где находится бедный еврейский квартал и где живут бедные дети. Там, говорит, ты увидела бы, в какой нужде они живут, им даже еды не хватает, и обувь рваная, а дома у них даже зимой не топят, потому что нет денег на дрова. Подумай, говорит, о сиротах, о больных детях, тогда забудешь, что такое зависть, и будешь благодарна, что у тебя есть все, что нужно, и нет никаких обязанностей, кроме учебы. Правда,