каменное лицо отвернулось от чудо-машины, глаза её начали неторопливо гулять по полу, споткнулись о лежащие бутылки, пошарили по разбросанному белью и остановились. Семёновна и Шуйский, будто сговорившись, смотрели в одну точку – в плотно набитый не развязанный мешок под номером три! По её лицу без ошибки можно было определить, что она узнала исподнее своего мужа – чёрные портянки и две пары кальсон валялись рядом. Семёновна шумно втянула носом воздух и направила взор в то место, где две минуты назад сидел Шуйский. Возле подпиленной толстой ножки табуретки, из стеклянной пепельницы торчала гаванская сигара, напоминающая чугунный ствол только что выстрелившей пушки и коптила, словно паровоз углём.
Шуйский смотрел на безмолвную Семёновну и почувствовал, как страх и тревога, словно крепкий мороз, начали сковывать его тело. Ему стало вдруг холодно в одной майке, а рубаху он так и не нашёл до прихода суровой соседки.
6
Больше всего он боялся её молчания. Она слова ни проронила, как перешагнула его порог, разве что, как-то невежливо, не по-женски поздоровалась. Сейчас он всерьёз почувствовал от неё исходящую угрозу.
«Физически, я думаю, смогу противостоять ей, но не более минуты, ну а дальше-то, что…? Если же она двинется в мою сторону, а сложившаяся ситуация обернётся физическим соприкосновением, то я вскоре окажусь под необъятным телом её, которое явно тяжелее моего в два раза – это факт! И чего дальше ожидать…? А дальше, Аркадий Петрович, ты лепёшка, если она вдруг начнёт тереться о тебя. И хана тебе, артисту, так славно начавшему путь в великое искусство!»
В одуревшую голову после ночной стирки не лез никакой план спасения. Было нестерпимое желание тотчас применить таран – прямо в дверь. Но на пути стояла она! А её таким тараном или насмешишь, или разозлишь. Пауза долгого молчания с обеих сторон затянулась, и Шуйскому ничего не оставалось, как тут же заговорить. Говорить без умолку, нести всякую ересь, но только говорить и говорить…! И он понёс, что только в голову лезло, в эту страшную минуту.
– А распирает-то как, Аграфена Семёновна! Радость, радость необыкновенная грудь так и распирает, так и распирает…! Как чудно устроена Вселенная, и не менее чуден в ней и человек – существо довольно высокого разума, замешанное словно тесто на сложнейших субстанциях, формула которого выведена величайшим и недосягаемым, единственным и совершенным разумом, обладателем миллиардов галактик, собранных воедино, и имя владыки этого галактического бесконечного богатства – Всевышний наш! А как великолепно созданы мы с вами— целовеки! Именно так, Аграфена Семёновна! Ибо он, то бишь человек, способен в этой вечной мерзлоте, где мы с Вами пребываем сейчас, отковырять, нет-нет, не кость, как собака в помойной яме, а дарёные Господом нашим, разум нам и приросшие к нему эмоции! Собаке эмоции не присущи, её эмоции – это кость, обглоданная человеком, и вся радость в ней и только, в кости этой. Для нас же