Нет. Я немного перегнул. Впрочем, они не обратили внимания на некорректную фразу. И я продолжаю. – Далее, язва желудка. Распространенная болезнь. И тоже, как вам кажется, ничего особенного. Никто не падает в истерике на пол, не бьется головой о стену с застывшим на губах вопросом: «Скажите, доктор, правду, у меня язва желудка? Ах, я не переживу!» Вот видите, вы улыбаетесь. А между тем, ситуация у больных, страдающих подобной патологией, посложнее, чем у вас. Язвенная болезнь желудка требует гораздо более сложного оперативного вмешательства, чем, извините, предполагается выполнить вам. И со значительным риском. Статистика подобных вмешательств свидетельствует об определенном проценте летальных случаев, то есть – смертей! Последствия удаления желудка, при условии, что все обошлось и больной выписался, существенны и неприятны, и просто вредны для человеческого организма. Вот так! А вы думаете, я больна, я несчастна, я умираю. Да вы здоровы! Через две недели, кроме незначительного косметического дефекта, который, кстати, несложно исправить, других болезней у вас не останется! Это – как некрасивый нос. Нет, некрасивый нос – похуже!
Она даже порозовела. Но я понимаю, это – не надолго. Все, что я только что высказал, выплеснул на нее, ошарашив напором светлой радуги, я повторил для неё уже в третий или четвертый раз.
Обход грозит затянуться. Я в темпе проскакиваю две палаты. В женской, на беглый взгляд, все благополучно, а в мужской лежат «мочевики», больные раком мочевого пузыря. Болезнь – неприятная. Нет в ней благородного ореола и всемирноизвестных фамилий, как у чахотки, нет фривольного веселья и сладкого знания «за что», да и легкого избавления, как у сифилиса. Паршивая болезнь. У троих, а в палате их всего пятеро, в мочевых пузырях стоят резиновые трубки, проведенные через ткани передней брюшной стенки. По этим трубкам моча постоянно поступает наружу, наполняя воздух характерным запахом азотистых соединений. Наружный конец трубки опущен в мочеприемник. В идеале – в герметично закрытую емкость, удобно приспособленную для ношения под одеждой и опорожнения и даже измерения количества выделенной мочи. В реальной российской – в пластиковую бутыль с прорезанной пробкой, болтающаяся на промокшем мочой куске бинта. Вдобавок, эта конструкция периодически опрокидывается и обдает изрядной порцией едко пахнувшей жидкости не только самого больного, но и подошедшего к нему в этот момент доктора. Как водится. Вести таких больных я не люблю, оперирую – по необходимости. В моем отделении это удел младших, провинившихся, “нелюбимых” ординаторов.
Я заглянул в палату, пожелал всем доброй ночи и сделал вид, что тороплюсь.
Я так вошел в роль спешащего, что буквально ворвался к следующему больному. Маленькая одноместная палата. В ней лежит Руслан. И опять – толпится «народ». Ничего не слышно, кроме Катиного сопения у меня за спиной. Войти-то я вошел, а пройти вперед – некуда. Катя протиснулась вслед, прикрыла за собой дверь и теперь тесно припала ко мне всей передней поверхностью своего стройного тела.