больных, ни среди персонала, больных, чье состояние заметно бы ухудшилось за время дежурства – тоже не было.
У “себя” – он обычно не спешил. Он подолгу задерживался в каждой палате – приседал на край кровати для того, чтобы пощупать ткани, поближе вглядеться в рану, “помять” живот, сосчитать пульс, выслушать. И пациенты, распознав в нем заведующего и чувствуя, что он расположен к беседе, охотно высказывались, порою не стесняясь в выражениях. А он легко разделял пустые причитания страдающих людей и недопустимые оплошности со стороны медиков – врачей, сестер, санитарок. Вырвавшаяся фраза, двояко трактуемая. Поверхностный или равнодушный осмотр, грубость, нетерпеливость, забывчивость. Павел знал, что последнее есть результат той нагрузки, физической и психологической, которую испытывают хирурги, но все же… Значит предстоит разговор с проштрафившимся доктором. Да, он умел поставить на место и своего коллегу и пациента, когда тот, пользуясь «законными» привилегиями больного, досаждал мелочными глупыми придирками, нервирующими и раздражающими Павла, да и остальных сотрудников, трудно и самоотверженно работающих.
И так – обход. Первая палата.
“Вхожу в палату. Пациенты – женщины немолодые, ближе к шестидесяти. Все – больны раком молочной железы, и все – прооперированы. Хорошо! Синдром ожидания уже позади, а потеря груди в их возрасте воспринимается уже не так остро. Настроение в палате неплохое. Вопросов они мне не задают. Исчерпаны вопросы. И я не задерживаюсь. …Конечно, я готов к любому разговору. И за двадцать лет работы онкологом приходилось слышать всякое, да и самому говорить разное – сам себе теперь удивляюсь, как красиво и убедительно я умею лгать. Знаю, ложь во благо, ложь во спасение… И тому подобное. Ерунда! Ложь – есть ложь! И она – наша врачебная, родная – маленькая частица большой лжи нашей жизни, как государственной политики, как пережитка коммунистического мировоззрения. Да и звучит порою глупо. А мне неприятно изрекать глупости. Перед самим собой – неприятно и стыдно, но что делать! А чтобы зернышки лжи, “рассаженные” по головам, умам, рассудкам, взошли верой, необходимо – эти самые зерна завернуть в правду!
Следующая палата смотрится похуже. Само помещение пообносилось посильнее. Облупленные тумбочки, на полу – рваный линолеум, и черный цемент зияет сквозь прореху, словно раскрытая рана. В углу, там, где расположен умывальник, на стене неприятные подтеки, напоминающие нам о стенах общественного сортира. И настроение – похуже.
Молодая, чуть за тридцать, пациентка бросается вперед и почти падает мне на грудь.
– Ой!
– Ничего!
Я помню ее с поликлинического приема – с того дня, когда впервые осматривал её и беседовал с нею. Она и тогда вела себя неадекватно – чересчур бурно, возбужденно и, показалась мне, слишком экзальтировано, на грани истерии. Что ж, первое впечатление было верным. А с другой стороны, что значит вести себя адекватно? У нее все та же болезнь – рак молочной железы. Ей предстоит операция, а затем – много курсов