мизансцены ставят так, что в них проглядывает неряшливость, не профессионализм. Например, в спектакле «Женитьба» катализатор Кочкарев уговаривает жениха. Жжет глаголом, действует, убеждает, тормошит, а он, как резонер, стоит на авансцене и как будто ему все равно. Нет, это его работа, его жизнь. У него такая планида, он не о государстве думает, а хочет выручить друга, вывести на другую орбиту жизни. Мизансцена иногда визуально должна или расшифровывать сцену, или разоблачать суть. И логичней было бы быть рядом с героем, а не на авансцене.
Еще пример в другом спектакле. Антигерой стоит на стуле и произносит монолог, как Павка Корчагин. А по идее он не герой. Персонаж профукал жизнь, у него кошки скребут на душе. Он упал морально, духовно, физически и поэтому должен не на стуле стоять, а на полу. Но если ты захотел сделать от обратного, то убедительно покажи это. Это из записей тех далеких времен. И оформление спектакля мне не нравилось. Сцена была обставлена полукругом большими игральными картами. Это поверхностно, это наверху, а что хотел сказать Гоголь, этого не было.
Когда Александров ставил калмыцкие пьесы Б.Басангова «Чууче», «Случай, достойный удивления», Амур-Санана «Буря в степи», он был в своей стихии. Он интуитивно чувствовал калмыцкий менталитет. Обычаи, нравы, атмосферу создавал грамотно и ставил как будто с приглядкой со стороны. Была ирония и душа народа. В «Случае, достойном удивления» Лев Николаевич использовал маски козла, лошади, коровы и т.д. Спектакль был решен в жанре комедии с элементами буффонады. «Чууче» тоже была поставлена в комедийном жанре с элементами сатиры.
Когда я ставил «Чууче» в 1968 году с молодыми актерами, уделил внимание социальному расслоению в среде калмыцкого народа. Тогда это было требование времени. Сейчас пьесу Б.Басангова надо ставить под другим углом зрения. Времена на дворе другие. Лев Николаевич был с русским лицом, но с калмыцкой душой. Он был интернационалистом, а не толерантным. Толерантность на западе трактуют так: ненавижу, но терплю. Жена его, Лариса Павловна, варила джомбу, дотур, пекла борцоки. Друзья у них были из среды калмыцкой интеллигенции. Они жили скромно, просто. Никогда ничего не просили. Это была старая российская интеллигенция, Совесть, порядочность были превыше всего. Они не занимались сплетнями, интригами, как бывает в театре в любой точке земли. У Льва Николаевича не было врагов. Он умел ладить с совестью, с долгом, с коллегами, с чиновниками, но он не шел на компромиссы, когда касалось дел театра. Я помню, как он выступал на собраниях. А тогда ох как любили погорланить, прикрываясь партией и народом. Он умел отстоять идею, не оскорбляя, не унижая никого, не подыгрывая власти. А это очень тяжелая нравственная ноша. Быть требовательным и не опаскудиться при этом. Были грехи у Льва Николаевича? Наверное. Но я их не замечал. Это не значит, что он был идеальным. Идеальных людей на земле нет. Я премного благодарен Льву Николаевичу за его служение калмыцкому театру. Мы калмыки, будем помнить его.
Как раньше в юности влюбленность,
Так