осталась. А копать силушки нет. Вскопала грядку – посадила. Хватит, много ли одной-то надо? В могилёвскую скоро… Одни старухи здесь доживать остаются. Хозяйство запущено, работы нету, вот и разъехались люди-то кто куда. А мужики спились от безделья, мрут от палёной водки, вчера ещё одного схоронили. Школа была тут у нас. Закрыли. Учить некого, детей-то нет, не рожают…
Она говорила и говорила, изливая всю свою боль, а мне от её слов на сердце ложилась печаль, и было жалко Матвея Скалова. Конечно, все мы смертны, но, наверное, никому не хочется, чтобы человек умирал. Но от этого никуда не денешься, каждому из нас Бог отпустил свой срок. Из земли родились, в землю и уйдём. Такова наша судьба-судьбина.
– И фельдшера у нас не стало, – продолжала словоохотливая бабушка Анфиса, как её здесь звали. – Ушла, мало платят. Заболеешь – и лечить некому, а до города и за день не дойдёшь. Да и там, слышала, не очень-то лечат, и нужны ли мы там, в городе-то…
– Там тоже врачей не хватает, – ответил я. – Да и платить теперь приходится за лечение-то. Всё платным стало.
– И не говорите, мил человек, – вскинула она руки. – Это при советской власти лечили бесплатно, а ныне без денег маета.
Помолчав, продолжила, что стадо коров нарушили. Сказывают, невыгодно держать стало, да и некому за скотинушкой-то ухаживать. А деревня была большая, а осталось 12 изб, и те почти одиноки, она – одна, и соседки её тоже по одной живут. На лето-то внуки приезжают с детьми отдыхать, с ними – отрада. А одна остаётся – тоска берёт. И всё жалела Матвея, вздыхала, с ним было спокойней и веселее. Бельё ему стирала, так он не знал, как и отблагодарить-то. Всё спасибо да спасибо сказывал. Совестливый был и любил всех, помогал…
Я, слушая её, не перебивал и всё ещё не мог поверить, что Матвея Скалова больше не увижу. Мне казалось, что он сейчас появится у дома и раздастся его бас: «Это вы, корреспондент?»
– Война треклятая отрыгнулась в нём и доконала, – проговорила бабушка Анфиса. – На фронте не убила, а здесь укокошила. Говорил, занозой сидели в теле осколки. Мешали, а операцию, видно, нельзя было делать.
И она снова поднесла к глазам платок:
– Царствие ему небесное. – Снова перекрестилась. – Один жил. Хозяйка-то его рано представилась.
И мне:
– А вас я вспомнила. Приезжали вы к Матвею-то. Где ночевать-то будете? Пойдёмте ко мне. Самовар поставлю, накормлю. Не стесняйтесь.
Пообещав бабуле обязательно прийти, я, не скрывая своей грусти, присел на крыльцо под железной крышей, и тут, наконец-то, туча разродилась, обрушив на землю потоки мягкой освежающей воды. Видимо, вспомнила деда Матвея и в порыве своих чувств не сдержала слёз, оплакивая его, этого славного человека и фронтовика, спасавшего родное Отечество в страшной нечеловеческой схватке с фашистскими захватчиками в Сталинграде.
И я снова представил ту жуткую картину на Мамаевом кургане, где сражался с врагом Матвей Скалов. За курган шли смертельные схватки, часто переходившие врукопашную. И бои не прекращались ни на минуту.