ты мой! Смилостивься над нами! Кажется, мы гибнем! И так много раз, и всё в таком же духе. В эти ужасные мгновения я пластом лежал в матросском кубрике, и был так оглоушен, что не помнил ничего из случившегося потом. Пусть былого раскаяния был полностью заблокирован, ввиду полного моего попрания всех норм благодарности. Наконец я решил, что худшее позади, смерть во второй раз прошла мимо, и что вторая буря будет ничуть не хуже первой.
Но едва капитан, пробегая мимо и глядя мне в глаза, пролепетал: «Кажется, мы на самом деле гибнем!», я в диком ужасе вскочил, выскочил наружу и глянул вокруг.
Никогда мне не приходилось ещё видеть такого ужаса: волны громоздились, казалось, выше гор, и через каждые несколько минут, рушились на нас. Куда бы ни обращался мой взор, кругом царил беспросветный ужас. Два тяжеловоза, дрейфовавшие неподалёку от нас, оказались без мачт, матросы вовремя срубили их. Тут матросы на корме загорланили, что судно, стоявшее в миле от нас, тонет. Ещё две посудины сорвало с якорей, и они носились в открытом море, без мачт и парусов. Самые лёгкие парусники подвергались меньшей опасности, н несколько из них, промелькнув мимом нас, тоже уносило от берега с убранными мачтами и растерзанными парусами.
Поздно вечером боцман и штурман ворвались к капитану и попытались испросить у него разрешения сбросить фок-мачту. Капитан долго спорил с ними, не решаясь дать такой приказ, но как только боцман пригрозил, что без этого корабль неминуемо пойдёт ко дну, капитан сдался. Чуть только свалили за борт первую мачту, как средняя грот-мачта стала неистово раскачиваться и её тоже пришлось срубить и бросить за борт.
Трудно представить себе, какая ужасная каша была в это время в моей голове, что я переживал, совсем юный матрос, ещё вчера до мокрых штанов напуганный такой ерундой, как лёгким крен палубы. По, вспоминая было, я думаю, что раз в сто больше, чем неминучая смерть, в то время меня ужасала сама мысль о том, что я пренебрёг голосом здравого смысла и угрызениями совести, и в порыве упрямства устремился к своим прежним заблуждениям.
Всё это вкупе, умноженное на ужас непрекращающейся бури, ввело меня в такой транс, которые невозможно описать никакими словами. Однако, будущее показало, что всё это было лишь цветочками!
Буря ревела и, казалось, не собиралась утихомириваться. Её свирепость была такова, что мои приятели-моряки жаловались, что никогда не испытывали ничего подобного. Корабль наш оказался на диво крепок, но беда была в том, что он был сильно нагружен товарами, и потому имел низкую осадку. Каждый раз, как борт черпал бушующую громаду воды, матросы вскрикивали от ужаса и вопили: «Оседает! Оседает!» В то время я ещё не был толь просвящён в морской терминологии, и к счастью, не понимал ужасного значения иных слов. Потом меня, конечно, просвятили. Наконец я осознал, что буря находится на пике своей мощи и помогла мне в этом доселе невиданная картина: на моих глазах