завели.
Во время этого хозяйственного разговора Артамон поглядывал на Веру Алексеевну – видит ли она, какой он рачительный барин.
– У бабки память больно худа стала, хоть кочны клади, и те проваливаются. Чего утресь делала, и того путем не помнит, стара, – словно извиняясь за старуху, нараспев продолжала Арина.
– Как стара? Да не старей же папеньки.
– Куда как старее, батюшка, люди бают, уж восимисит есть.
– А все работает, – заметила Вера Алексеевна.
– Как же без того, барыня-матушка, на том держимся, – отвечала Арина, слегка кланяясь на каждом слове и утирая губы ладонью. Она явно гордилась своим умением поговорить с господами.
Агафья во время разговора стояла неподвижно, все так же сощурившись, словно силилась сама припомнить, кто же эти нарядные гости.
Артамон подошел к ней.
– Испужалась бабка, – сказала из-за спины Арина.
– Узнаешь меня, Агафья?
– Где там, барин.
– Ты меня совсем забыла… Я, это верно, давно тебя не видал, как учиться уехал, до войны еще. Помнишь молодого барина, которого ты нянчила? А брата моего? А Катиньку? Неужто всех запамятовала?
Агафья с сомнением взглянула на него.
– Тёмушка махонький был… а ты, батюшка, эвон косяк мне высадишь.
– Так я и был махонький… диво ли? Двадцать лет прошло. Тебе еще маменька кокошник с бисером подарила.
– Здесь кокошник-то, – спохватилась Арина. – Достань, Наська… может, вспомнит.
– Не трогай руками-то, замараешь, – строго сказала Агафья.
Артамон засмеялся:
– Надо же, молодого барина не помнит, а кокошник помнит. А какие сказки она мне рассказывала, Веринька… заслушаешься.
– Сказки она и теперича рассказывать мастерица, – похвалилась Арина.
Старуха продолжала смотреть внимательно и неподвижно… Казалось, она наконец разглядела в незнакомом рослом молодце махонького Тёмушку, которого когда-то купала в корыте, но ни словом не выдала своих воспоминаний, только улыбнулась и покачала головой, подперев ладонью щеку. «Тёма», – подумала Вера Алексеевна. Она еще робела, наедине обращаясь к мужу по имени, и не успела придумать ему никакого ласкового домашнего прозвища. «Артамон» звучало серьезно и даже строго, «Артюша» как-то слишком запросто, а Артемоном звала брата Катишь…
Вечером, после чаю, Артамон показывал Вере Алексеевне сад. Сад был большой, но запущенный, с двумя расчищенными дорожками, одна из которых вела в малинник, а другая к оранжерее. В приличном состоянии поддерживались всего несколько клумб, ближайших к дому, а остальным давно было предоставлено зарастать как вздумается. В саду густо стояли старые яблони и груши, кривые, наклонившиеся к земле, с растрескавшимися стволами, но все живые – только иногда попадались сухие сучья.
– Говорят, этим яблоням по сто лет, – сказал Артамон. – Всякий год яблок девать некуда, редко когда неурожай. Папаша в дорогу варенья надает и пастилы, я страсть люблю… Погоди, я тебе еще что покажу.
Вера Алексеевна с удивлением