Зачем, скажи мне, зачем ты над этим смеялся?
– Над чем? Ах, это… Веринька, да ведь в самом деле забавно. Вспомню, так смех берет – бегал по Москве, как заяц, и…
– Тебе смех… – перебила она, не договорила и прикусила губу.
– Веринька, полно! Сережа пошутил, просто пошутил, и только. Нельзя же так серьезно, в самом деле. Ведь, честное слово, ничего страшного не случилось, и я уже не…
Вера Алексеевна поднялась.
– Артамон, пожалуйста, подумай наконец не только о себе!
Она молчала, разглядывая корешки книг в шкафу, муж стоял и хмурился…
– Мне ведь тоже было нелегко, – медленно проговорил он. – Честное благородное слово, я вовсе не развлекался в те две недели, пока ждал ответа от отца.
– Ты хотя бы понимаешь, что я пережила? – спросила Вера Алексеевна, обращаясь к книгам. – Я думала, что была обманута или обманулась, что это все было не всерьез… неужели тебе даже в голову не пришло, как я мучилась?
– Честное благородное слово, – начал Артамон, но вспомнил, что уже это говорил, и замолчал.
Наступило то неловкое, тяжелое молчание, когда оба не знали, что делать. Выйти из комнаты, не говоря более ни слова, значило объявить ссору. Обоим не хотелось ссориться – как делали, по слухам, другие, с театральными жестами, хлопаньем дверьми, с выканьем и непременным запиранием в комнате. Глупо, грубо, оскорбительно… Но они не знали, как говорить друг с другом, и обоим было мучительно. Вера Алексеевна опять вспомнила, что, не считая мужа, в Петербурге она совсем одна. Родители и прежние друзья остались в Москве, а здесь были неприятно-внимательная Канкрина, насмешливый Александр Захарович, строгие офицерские жены – настоящие петербурженки…
Кто-то был должен заговорить первым, и Артамон наконец решился. Он испугался, что Вера Алексеевна сейчас уйдет и он останется в комнате один, с неизбывным чувством вины и досады.
– Я не говорил тебе прежде, ты не знала, – начал он, мысленно выругав себя за бессвязность, – не только в отцовском письме причина… если бы только в нем, я бы примчался, честное слово, я бы провел те две недели подле тебя! Я не решался…
Он подошел ближе, и Вера Алексеевна, увидев его отражение в стекле шкафа, обернулась от испуга.
– Тебе было плохо, мне было плохо… мы не сказали друг другу об этом прежде, прости, я должен был объяснить.
Она бессильно опустилась в кресло; муж сел рядом, на пол, прислонившись головой к ее коленям, и принялся рассказывать:
– Помнишь, Веринька, мы с Никитой к вам приходили обедать, и Никита жаловался на всякие непорядки и прочее? Это он не просто так… Зачем только они сразу не разуверили меня, что нуждаются во мне? Что ж, если им не хотелось… я бы понял, честное слово. Вовсе даже и свинство – знать, что я готов на подвиг, а потом взять и вычеркнуть. Ведь я хотел подвиг совершить, Веринька, чтоб быть достойным… – Он вдруг смутился и договорил сиплым шепотом: –…тебя.
– Погоди, Артамон. Я не все поняла. Откуда тебя вычеркнули и кто? Никита?
– Он,